Александр Старостин - Второй круг

И тут нагрянул Михаил Петрович, сверкая глазами.

— Как дела?

— Дал готовность.

Михаил Петрович о чем-то задумался. Наверное, думал: сверкать ли ему глазами или нет. И наверное, решил засверкать. И засверкал.

«Ну погоди, Миша. Удеру я от тебя — сам будешь ковыряться в грязи, и на твою лысину будет литься отработанное масло».

Домой он добрался к двадцати трем часам.

«Странно, — подумал он, — вот написал про Люцию Львовну — и никакого облегчения. А ведь прошел год».

Еще он вспомнил, что как-то хотел назвать ее — мысленно, разумеется, — просто Люцией, без отчества и на «ты», но у него ничего не вышло.

И вдруг его осенило: исписанные листки «по правилам игры» надо уничтожить.

«Ну, конечно же, уничтожить, — сказал он себе, — иначе какой же толк?»

Он перечитал написанное, разорвал и спустил обрывки в мусоропровод, в царство рыжих тараканов.

— Ну вот теперь все в порядке! — сказал он, потирая руки, в вспомнил рассказ Нины об одноглазом родственнике, который изобрел прекрасный способ разрешать все жизненные проблемы. И в самом деле почувствовал освобождение. По крайней мере, он убедил себя в этом.

Маша и ее начальница Вера Витальевна, женщина лет сорока, готовились к приему гостей. Участники экспедиции сгоряча решили собраться в этот же день вечером, а Маша, думая пригласить Росанова, предоставила для сбора свою комнату (в коммунальной квартире).

Маша чистила картошку и вспоминала утро нынешнего дня, гулкое и прохладное, когда воздух еще не замутнен дневной суетой и упруг, и даже шум проносящегося редкого автомобиля исчезает, как след на воде, без остатка. Она думала об арках сумрачных московских дворов, об арочных мостах (где же она видела их?), образующих с отражениями круги, и о солнечных бликах с исподу этих кругов, о шорохе метлы по асфальту, о крине грачей, о мокрых еще афишах.

Сквозь это утро она видела и другое утро, когда, трясясь от холода, выползаешь из спального мешка, и трава уже сизая от инея, и, чтобы умыться, надо разбить закраек льда. Еще она вспомнила утро на юге, где случайно встретила Росанова. Был какой-то бессмысленный (для геолога) трехдневный поход от турбазы, и была ночь, и светлячки, и потом утро. Росанов тогда ухлестывал за одной девицей, но дела у него шли плохо. Девица была какой-то спортсменкой, толстомясой и тупой, с большими ступнями. Чего он в ней нашел?

— С капустой? — спросила Вера Витальевна.

— Что? — вздрогнула Маша, представив (фу, какая чепуха!) толстомясую спортсменку на блюде, обложенную капустой, и гостей, приготовивших ножи и вилки.

— Я спрашиваю: с капустой?

— Да, да, пожалуй, — виновато улыбнулась Маша. Спортсменка поднялась с блюда, сделала гимнастический соскок с отставленной рукой и пошла в своем красном купальнике в сторону моря, покачивая выпуклыми бедрами, сопровождаемая недоуменными взглядами гостей.

— О чем-то задумалась?

— Нет, нет. Так. Ни о чем.

А что, интересно, имел в виду Росанов, когда говорил о фиолетовой тряпке и об илистом дне? Может, у него неприятности?

Маша представила тонущего Росанова, но только тут он был маленьким мальчиком, каким она запомнила его в детстве. Она кинулась к нему, но вспомнила про фиолетовую тряпку. Что это значит: «фиолетовая тряпка»?

Почему фиолетовая?

Маша подошла к шифоньеру, открыла его и увидела фиолетовую юбку на пуговицах сбоку.

«Вот и надену эту юбку, — решила она. — Что же с ним могло приключиться? Ведь он не шутил».

— Желтую? — спросила Вера Витальевна.

— Что? — вздрогнула Маша.

— Я спрашиваю: желтую или зеленую положить?

— Все равно. Обе.

Маша виновато улыбнулась. Она не знала, о чем речь.

— О чем ты думаешь, Маша? — Вера Витальевна заулыбалась.

Маша смутилась и покраснела: последнее она объясняла близким расположением кровеносных сосудов к коже.

— Я думаю надеть фиолетовую юбку, — сказала она.

Гостей было много.

Росанова не было.

Сначала выпили и поели и похвалили Машу и Веру за хозяйственность. Потом стали петь «свои» песни. Причем большинство относилось к этим песням и своему пению слишком уж всерьез, как туристы. Потом танцевали — Росанова не было, — снова пили и ели. К двенадцати стали расходиться, мужчины лезли с прощальными «по московскому обычаю» поцелуями. Наконец все разошлись, остались Маша и Вера. Маша выпила кофе и чувствовала, что не уснет. Вера тоже выпила больше, чем следовало, и хотела поговорить.

Она закурила, затягиваясь глубоко, по-мужски и (чего только не бывает, когда выпьешь!), вообразив себя бывшей кинозвездой, закинула ногу за ногу и сделала всепонимающее, усталое и насмешливое лицо. Впрочем, она когда-то играла в народном театре и после рюмки всегда казалась себе бывшей актрисой.

— Жалко, что не пришел этот твой соседский мальчик, — сказала она хриплым голосом бывшей актрисы, мудрой и всепонимающей, и пощелкала по сигарете указательным пальцем, — ты уверена, что игра действительно стоит свеч?

Маша покраснела.

— Может, не надо, — попросила она, — может, возьмем другую тему?

— Отчего ж не надо — возразила Вера, глядя в потолок. — Я понимаю, если человек с большими перспективами, тут можно ставить на карту все. Ты понимаешь меня, Машенька?

Маша пожала плечами.

— Он со мной держится так, словно я обидела его. Может, я и в самом деле обидела его в детстве? Он меня не замечает. Он весь в броне каких-то плоских шуточек и глупой иронии… Может быть, еще в школе… В детстве мы все так ранимы…

— Какой ты, Маша, ребенок! Ты еще живешь категориями: «А у нас в пятом классе».

— Что ж делать, если у меня с пятого класса не было ничего более сильного.

— А может, он просто глуп? Или слеп?

— Нет, нет, — возразила Маша, — он неглупый.

— Иллюзии, иллюзии. Вообще-то, если уж на то пошло, замуж выйти просто. Но для этого нужен объект.

Вера подняла палец и повторила:

— Только объект.

— Да при чем здесь это?

— С женатыми вообще лучше не связываться, — продолжала она, во что бы то ни стало желая поговорить. — Говорю это отнюдь не из моральных соображений. Мужчины слишком инертны и боятся неудобств. В самом деле: размен квартиры или покупка кооперативной, а денег-то, как правило, нет, а если и есть — жди кооператива несколько лет. Быт и денежные затруднения убьют самую сильную любовь. Кстати, самую сильную убьют скорей. Итак, остаются только свободные мужчины. Найти объект, и к тому же свободный, — единственная трудность. Ну а если уж нашла — держи… А почему бы тебе не пойти за этого… ну… фамилия благородная… За Ирженина… Тем более, как ты говоришь, он внешне похож на твоего соседского мальчика. По-моему, этот объект более интересный. И он тебя любит. Это очень важно. Исхожу не из романтизма.