Александр Старостин - Второй круг

Разговор Маше показался унижающе плоским.

«И вообще все, что можно доказать, вульгарно», — подумала она и сказала:

— Вера Витальевна, давайте укладываться.

— Машка, ты девятнадцатый век! — хрипло засмеялась Вера, — ты Татьяна Ларина. Однако продолжим тему, — ей надо было выговориться во что бы то ни стало. — Итак, главное — объект. И тут твоя жизнь должна превратиться в подвижничество. Ты должна запастись терпением на годы. Успех может прийти через неделю, но терпения у тебя должно быть на годы. Он должен входить в твой дом как бог. Ты должна доставать самые редкие и экзотические кушанья. Ты должна изучить его вкусы и делать то, что он любит. Если не умеешь готовить, обязана научиться. Покупай книги по кулинарии, ошибайся, по ты обязана делать все. Ты должна смотреть на него влюбленными глазами, истаивать восторгом от каждого его, как правило, неумного слова и плоской шуточки: мужчины вообще дубоваты и болтливы. Ты обязана очаровать всех его друзей, чтобы и они нашептывали ему о тебе. Ты позволяешь ему все — изменять, приходить в любое время и даже вообще не приходить. Ты сама кротость, доброта, беспомощность. Ты должна быть всегда в форме. Без него ни на шаг. В твоей комнате всегда уютно и красиво, продумана каждая мелочь. И так в течение нескольких лет. Наконец он поймет, что ты ему необходима. Но он все еще будет крутить носом — оттого, что ты ему легко досталась. И тут его прижмут по партийной линии. И друзья скажут: что же это ты живешь с женщиной, а не узаконил своих отношений? Ну а когда ты родишь ему, тогда уж он никуда не денется. Тогда его можно и к ногтю. Тогда с него можно требовать по-настоящему. Но все это, когда игра стоит свеч.

Вдруг Вера осеклась — она увидела ироническую и даже недобрую улыбку Маши.

— Ты что?

— Давайте укладываться.

— Да, да, — согласилась Вера.

«Эти ваши умные женщины — такие дуры!» — подумала Маша.

Но на другой день она через свою знакомую, а та — через свою, достала две банки крабов, черной икры и бутылку коньяка.

«Комната должна иметь стиль», — подумала Маша и стала решать, какой стиль ей по карману. Еще она подумала, что ей должен присниться тонущий Росанов. Она стала придумывать себе сон.

Предстоящая ночная смена требовала сбережения сил днем, и потому Росанов перед дежурством двигался как сонная рыба в аквариуме. Конечно, бывали и «хорошие» ночи, когда работы от предыдущей смены оставалось немного и порт закрывался по погоде на прилет и вылет. Тут можно было, обманувши бдительность Михаила Петровича, поспать — летом в каком-нибудь самолете или на шкафчиках в раздевалке зимой. Михаил Петрович, разумеется, знал уловки подчиненных и ловил спящих. Иногда техники, предупрежденные об опасности, сыпались со шкафчиков, как яблоки с деревьев в урожайный год, и хватались за спасительное домино. Михаил Петрович был убежден, что чтение затверженных наизусть регламентов технического обслуживания и игра в домино — этот вызывающе открытый способ убийства времени — держат техсостав в постоянной боевой готовности. И потому игра в домино поощрялась. По мнению Росанова, Михаил Петрович попросту обожал военные термины вроде «борьба», «битва», «передний край», «рубежи» и потому ненужная «боевая готовность» сохранялась единственно из любви к терминологии.

Чаще же бывали такие ночи, что вообще не присядешь, если не считать сидения в кресле пилотской кабины во время запуска двигателей и проверок систем по предполетной подготовке или после выполнения регламента. Вот такие-то ночки и требовали сбережения сил днем.

Итак, он сидел на диване в расслабленной позе и некоторое время бессмысленно глядел перед собой.

Напротив был дом — окно в окно. Когда-то вид этого грандиозного куба с ржавыми плитами балконов и так называемой музыкой из раскрытых окон действовал на нервы: русский человек привык к открытым пространствам. А потом ничего, смирился и даже убедил себя, что это не более чем тонкий экран, за которым поля, луга и перелески. А иногда ухитрялся, увидев среди ночи высоко над собой единственное освещенное окно, представлять некий средневековый, на западноевропейский манер, замок на скале и себя где-то внизу, на лошади, а там, в замке, у освещенного окна… и т. п. — западноевропейская греза.

Солнце заглядывало в комнату, где жили Росановы, отец и сын, только отраженное от окон этого супротив-стоящего дома. Иногда же, в плохие минуты жизни, ему казалось, что это не настоящий дом, а зеркальное отражение его дома с тараканьим шевелением в окнах и тараканьей музыкой.

Кстати сказать, в этом доме теперь жила Маша, ныне геолог.

Росанов помнил, как пятиклассница Маша освобождала мух, севших на липучку, и мыла их мокрой ваткой перед окончательной реабилитацией, а иногда пыталась приклеить на место нечаянно оторванные лапки. Чужую боль, часто притворную или явно преувеличенную, она воспринимала как собственную, настоящую. Она не могла видеть, как рвут цветы, косят траву, морят мух, стреляют из рогаток. Ее жизнь была непрерывным страданием. Бременами она занавешивала окна и, забившись в уголок, сидела в темноте, чтоб не видеть и не чувствовать страданий, разлитых в этом мире.

Надо думать, что ее страдания происходили от неосознанного избытка жизненных сил. Избыток же сил нередко отражается на лицах сосредоточенностью и даже грустью, проистекающими из радостного ощущения своей причастности к миру, когда каждый цветок — твой брат.

На ее румяном лице светились громадные, скорбные, серьезные до смешного глаза, а брови от постоянных «страданий» легли «домиком», что также не могло не вызвать улыбки — ну чего, собственно, ей, профессорской дочке, страдать?

Жил во дворе некто Вадик, великовозрастный «лидер». Встретив кого-нибудь из своих младших товарищей, он добродушно улыбался, а потом бил «под дых». Росанова он поджидал и бил при каждой встрече в арке двора, которую никак не миновать, когда идешь в школу. Так вот, Маша таскала Вадику из дома конфеты, папиросы и деньги, чтобы смягчить его «необузданный» нрав. Когда родители ловили ее на месте преступления и наказывали, стоически и даже вызывающе молчала. Более того, она принимала наказания с восторгом.

Однажды три друга-пятиклассника (Ирженин, Росанов и Юра) решили устроить на Вадика покушение. Но он отлупил всех троих. Юный Росанов, к которому Вадик питал особую слабость, мог бы остаться после лупцовки инвалидом, если б мимо не проходил сосед — летчик Струнин. С этого дня Росанов заболел авиацией и небом.

Кто это сказал, что детство — самая счастливая пора? Не иначе как человек с короткой памятью.

Потом Маша сделалась отличницей и секретарем школьной комсомольской организации. Плюс к тому ездила верхом на лошади и каждое утро в полшестого бегала в парк и истязала себя гимнастикой. Вид у нее сделался спокойным и злым. Она как будто готовилась к схватке со всем миром, где имеют место страдания, зло и несправедливости.