Аркадий Инин - Вот и лето прошло...

Поэт сказал бы: зима укутала весь город мягким белоснежным покрывалом. И поэт сказал бы совершенно верно. Белый, только что выпавший и не успевший почернеть от заводских дымов снег укрыл дворы и улицы, крыши домов и купол единственного выстоявшего и в революцию, и в войну, и в перестройку православного храма.

И так же стоял на своем месте старый резной дом. Абсолютно целый. Хотя вокруг была покореженная жутким взрывом земля.

Землю не заровняли, не загладили бульдозерами, потому что после этого ЧП, по принципу «обжегшись на молоке, дуй на воду», компетентные органы решили обследовать весь огромный пустырь — не залежались ли где аналогичные сюрпризы минувших боев. И не зря решили: в одном месте отыскалась невзорвавшаяся немецкая фугаска, а в другом откопали артиллерийский снаряд — правда, не фашистский, а наш. Ну, с ними, конечно, никакой проблемы не было. Вывезли в безопасное место и там рванули.

А старый дом остался стоять как ни в чем не бывало.

И вообще строительная активность на пустыре пошла на убыль. За всеми этими поисками-хлопотами зарядили осенние дожди, пустырь превратился в глиняное месиво, что не стимулирует деятельность строителей. За дождями пали снега, а там и грянули морозы. Всем как-то стало не до пустыря с его одиноким домом. И не только потому, что мороз сковал землю, сделав ее неприступной для бульдозеров, а главным образом потому, что близился Новый год. Удивительнейшая пора, в которой так тесно сплелось сугубо общественное — конец года, штурм плана, сдача объектов — и глубоко личное — старые мечты, новые надежды, неясное ощущение счастливых перемен в судьбе…

Я пересматриваю содержимое своих карманов только один раз в год. Тридцать первого декабря. Хотите, верьте — хотите, нет. Врать мне ни к чему. Ведь ни о чем, кроме моей лени, это не говорит.

Хотя, честно говоря, дело здесь не только в лени. Просто для меня это ритуал. Таинственный. Священный. Немного потусторонний. В эти предновогодние минуты я вызываю тени прошлого. Яснее вижу настоящее. И даже слегка проникаю в будущее.

Я достаю три своих костюма (новогодний штришок к вопросу о благосостоянии). Я вытряхиваю на стол содержимое двадцати четырех карманов. Воспоминания… Радостные и грустные… Сбывшиеся мечты… Надежды, которые уже не осуществятся…

Я освобождаю место на столе. Сюда ляжет все, что уйдет со мной в Новый год. Я подвигаю к столу корзину. В ней останется все, что должно остаться.

Два предмета уверенно ложатся на чистое пространство. Записная книжка и авторучка. Уже много лет они кочуют из кармана в карман. Из года в год. Прежде с ними третьей путешествовала расческа. Но уже давно она мне не нужна.

Маленький календарик. Он всегда ложится в корзину. Триста шестьдесят пять дней, которые никогда не повторятся. Красные кружочки дней рождения. Я переношу их на новый календарь. Не все. Некоторые исчезнут. Как исчезли адреса из записной книжки. Как забылись глаза и волосы.

Билеты… Трамвайные, троллейбусные, автобусные. Маленькие доказательства моего большого уважения к общественному порядку. Счастливый билет… Впрочем, сейчас это подтвердить невозможно: цифры совсем стерлись. Она была не очень сильна в математике. Может, она и ошиблась. Может, сумма первых трех цифр не равна сумме трех последних. Но все равно билет не может не быть счастливым, раз его дала мне она. Иначе как я найду ее в Новом году?

Старинная монета, медная, тяжелая. Она помогает мне решать сложные жизненные проблемы. Пойти в кино или пойти спать? Заказать омлет или яичницу? Я щелчком подбрасываю монету: «орел» или «решка»… Метод не очень научный, но избавляет от лишних размышлений.

Два письма из двух журналов. Рецензии на мой рассказ. Один рецензент скорбит: «Литературные достоинства погубила избитая тема». Другой сокрушается: «Даже свежая оригинальная тема не может скрыть литературную слабость». Очень люблю наших редакторов за умение смотреть на вещи по-разному, но одинаково правильно. Ведь в главном они сошлись: рассказ не напечатали.

Гора в корзине растет. Меня это всегда огорчает. Так сказать, все тщетно, все преходяще… Однако при небольшом умственном напряжении можно предложить и другую трактовку. Более утешительную, даже зовущую: мы берем с собой в Новый год только лучшее, сметая в корзину старье и хлам!

Бодрая формулировка придает силы. Я решительно сметаю со стола кучу билетов. В кино, в театры, пригласительные билеты… За каждым из них — целый вечер. Радостный или убитый. Убитых, пожалуй, больше.

Кредитная справка. Телевизор сгорел еще в августе. Кредит заканчивается только в феврале.

Пуговицы, вырванные «с мясом». Шесть штук. В Новом году их будет больше. Я получаю квартиру, и мне придется ездить с двумя пересадками.

Наклейка с бутылки вина. Это — короткий, но исчерпывающий отчет о моей служебной командировке на Кавказ. Увижу ли я море в Новом году?

Много заметок, начинающихся словами «сделать», «написать», «решить». В Новом году мне придется писать те же слова. К сожалению, и дела — те же.

Описание гимнастики йогов. Отличные ребята эти йоги. Время от времени они проверяют свои взгляды на жизнь, становясь с ног на голову. Это дает им возможность увидеть многие вещи повернутыми с головы на ноги.

С йогами связана моя красивая мечта — делать зарядку. Кто-то из классиков-юмористов сказал: «Самое легкое дело на свете — бросить курить. Лично я бросал семьдесят два раза». Классиков я уважаю. Но все же мне кажется, что самое легкое — начать делать зарядку. Лично я начинал сто сорок четыре раза. Начну и в Новом году. По традиции. Но наши прославленные тяжелоатлеты могут спать спокойно.

Я всегда с волнением ожидаю минуту, когда на столе останется последний предмет. Куда он отправится? В новый год? Или в корзину?

Сегодня последним остался обломок сигареты. Я просто закуриваю.

Потом я открываю шампанское. Наполняю бокал. Подхожу к окну. Тихонько чокаюсь о стекло со всеми, кто идет по улице.

Таинственно звенит хрусталь…

С Новым годом!

Впрочем, до Нового года еще оставалось немало дней, когда мужчины семейства Луковых совершили свой первый выход — старшие на работу, младший в школу. Прошло время, исчезли гипс и повязки. Отлежали они свое в больнице, отсидели положенное дома. Настал день, когда Люся, по известной семейной традиции, напутственно помахала с балкона, и трое Луковых отправились знакомой дорогой.

На заснеженном пустыре они остановились у резного дома.

— Стоит он, родимый, стоит! — растроганно сказал Алексей Павлович. — А знаете, ребята, когда меня к ангелам понесло, так я лечу и, не поверите, одно думаю: неужто достала — не меня, а его достала через столько лет война проклятая!