Эмэ Бээкман - Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка [Романы]

— Животные пошли в хозяйку, — пробормотал мужчина, думая о Купидоне, и спросил — Значит, отбили вам охоту ходить в баню?

— Нет, отучили бояться воды, — с отсутствующим видом улыбнулась Бенита.

Тележка зацепилась за валявшееся на земле полено, и Молларт остановился. Пока он убирал с дороги полено, Бенита оттолкнула воз, и Молларт, державшийся за оглоблю, споткнулся.

Бенита в испуге застыла на месте. На ее лице вдруг появилось странное выражение, и Молларт понял, что словоохотливая Бенита в сущности еще ничего не рассказала ему. Тележка снова покатилась.

— Лучше бы мне не видеть Купидона, — пробормотал Молларт.

— Почему? — спросила Бенита.

Мужчина не ответил.

Баран Купидон, с вытянутыми словно для поцелуя губами, так сильно встревоживший Молларта, плелся в хвосте обоза, направляясь к хлеву. Но стоило ему увидеть сидящего у фундамента кота, как он в боевом азарте кинулся туда и загнал его на ворота.

— Овцы, которых случали, были деревенской породы?

— Да, но почему это вас интересует? — насупилась Бенита и рывком отворила дверь хлева. Взяв вилы, она начала раскидывать отаву по яслям.

— Хоть это хорошо, — пробормотал мужчина.

— Вы кто — человек, которому нужен ночлег, или инспектор племенного рассадника? — язвительно спросила женщина.

— Ни то, ни другое, — миролюбиво ответил мужчина. — Скажите, пожалуйста, еще вот что — стельность коров на Рихваском хуторе протекала нормально?

— Может быть, вас интересует, как это протекало у меня? — насмешливо бросила женщина. — Когда сядем ужинать, у вас будет возможность собственными глазами осмотреть ребенка.

окрытый клеенкой обеденный стол стоял у окна. Струившийся со двора слабый свет освещал лишь стол, оставляя все остальное в темноте. В глубине помещения двигались темные фигуры. Затем где-то в доме вспыхнул свет и начал приближаться к кухне. Лампа, которую несли откуда-то из задних комнат, осветила покрытую солдатским одеялом железную койку. Она стояла в тесной каморке сразу за кухней.

Бенита, державшая лампу, на секунду остановилась у порога и оглядела кухню, словно желая убедиться, все ли участники трапезы на месте. Старик, стоявший у ящика с дровами, повесил на вешалку кепку и неуклюже провел рукой по седым щетинистым волосам.

Бенита посмотрела на Молларта и, кивнув в сторону старика, поправлявшего ворот рубахи, коротко сообщила:

— Мой отец — Каарел.

Молларт поклонился старику, однако тот как будто и не заметил приветствия. Вероятно, его прищуренные глаза еще не привыкли к свету.

Старая хозяйка в черном платке, накинутом на плечи, держала за руку веснушчатого мальчишку. Тот испуганно разглядывал незнакомца и норовил спрятаться за спину старухи.

— Пожалуйста, веди себя по-человечески, — сказала Бенита мальчугану, заметив, что тот кривляется.

Ребенок вздохнул и, пересилив себя, подошел к Молларту; протягивая руку, он сказал:

— Роберт с хутора Рихвы.

— Эрвин Молларт, — серьезно ответил мужчина.

За этим столом могла бы разместиться гораздо более многочисленная семья — несмотря на гостя, длинные скамьи оставались полупустыми.

— Прошу, — сказала Бенита Молларту, садясь во главе стола.

Молларт смотрел в тарелку. Медленно разрезав жаркое, он отломил кусок хлеба и осторожно отхлебнул молока из кружки. Немногословие рихваской семьи сковывало его, хотя Молларт и сам предпочитал скупую беседу и не выносил надоедливых потчеваний, уговариваний и ежесекундных извинений.

Мальчишка привык есть самостоятельно, без того, чтобы его поучали и запихивали ему еду в рот. Если Роберт забывался и начинал вилкой ковырять в тарелке, его останавливали строгим взглядом, и ребенок сразу же равнялся на взрослых.

Молларту было не по себе. Инстинктивное чувство долга заставило его взять нить разговора в свои руки.

— Я смотрю, у вас в Рихве почти все работы сделаны в срок, — начал он с похвалы.

— Да, — согласилась старуха. — Бенита молодая, сил много. А у Каарела опыт и мужские руки, — с достоинством добавила она.

Бенита горько усмехнулась. Обычно старая хозяйка говорила о ее отце так: дескать, до того немощен, в чем только душа держится. Глаза у Каарела были пустые, он жевал пищу медленно и методично, словно усталая лошадь.

— Рихву основал мой зять, — сообщила старуха, чтобы незнакомец не подумал, будто старой хозяйке пришлось всю жизнь довольствоваться обществом лишь Бениты и Каарела. — Бог знает, в какой российской глуши голодают мои дочь и зять.

— Вместе взяли? — участливо спросил Молларт.

— Явились ночью, подняли с постели и под конвоем повели к машине, — со вздохом произнесла старая хозяйка.

Еще недавно столь разговорчивая Бенита как будто нарочно не вмешивалась в разговор.

— Он был волостным старшиной, — с гордостью сообщила старуха. — И в «кайтселийте» [4] «Кайтселийт» («союз защиты») — военная организация эстонской буржуазии. состоял. Без него ни одно общество не обходилось, ни одно собрание. Хутор-то ему за участие в освободительной войне дали.

— Я одно время работал на той мызе, откуда отрезали Рихву. Теперь там богадельня, — вставил Каарел.

— Когда нам дали участок, там, кроме кустарника да нескольких больших деревьев, ничего и не было, — торопилась рассказать старуха. Она метнула сердитый взгляд на Каарела, словно тот не смел раскрывать рта без ее позволения. — Полоска поля на берегу ручья — не в счет. Только они зажили по-человечески, как их под конвоем увели. Увидят ли их когда-нибудь мои глазоньки, — расхныкалась старуха.

— Куда ты денешься, — равнодушно бросила Бенита.

— Да разве эти образованные люди что-либо смыслили в поле, — проворчал Каарел. — Гляди-ка, посадили на обочине канавы ясень, теперь мучайся с ним тут, одно наказание, — разошелся старик и засопел, как будто вспыхнувшая вдруг старая неприязнь стеснила ему грудь.

— Это дерево ты не тронь! — расшумелась старуха. — Пока я жива, в обиду его не дам. Они своими руками этот ясень в землю вкопали, а затем стих народный прочли. И дубок тоже посадили — дуб со стародавних времен дорог сердцу эстонцев. Только он, бедняжечка, не привился, видно, не то место выбрали.

Молларт понял, что о ясене на краю поля говорят в этом доме не впервые.

— Да ведь я деревьям не враг, — пробурчал Каарел. — У меня плечи ломит, когда я пашу подле ясеня. Земля вся будто в волосьях, того и гляди, лемех сломается.

— Рихваские стальные плуги крепкие, — сочла нужным вставить старуха.

— Кабы еще так — разрезал корни и нет больше никаких забот. Так ведь нет. На следующий год та же история. Кроны на дереве и в помине нет, а внизу — будто какие духи протянули новые нити. Пашешь и пашешь до того, что сердце готово из груди выскочить. То и дело меняй лошадь, не то рухнет. Что и говорить, животных здесь берегут. А вот кто о человеке подумает?