Эмэ Бээкман - Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка [Романы]

Теперь я в своем виварии собираюсь с силами и не отрываясь смотрю на консервные банки, лежащие передо мной на полу.

Надо же — у меня есть свой дом. Крошечные окошки под потолком, большая раздвижная дверь, въезжай хоть на машине.

пробуждаюсь от отупляющего забытья.

Флер сидит в дверях, подогнув ноги, обхватив колени руками, касаясь затылком притолоки. Не глядя на меня, говорит:

— Ну и соня же ты, Боб. И откуда только у тебя такое спокойствие? Мы до полуночи, как привидения, бродим по карьеру, прежде чем нас начнет шатать от усталости. Валяться без сна на тюфяке — это же с ума сойти можно. Я уже устала ждать, сколько раз пыталась заговорить с тобой, а ты не отзывался, продолжал себе посапывать. А может, притворялся? Предупреждение слышал?

— Не слышал.

— Ну так слушай. У меня под рукой флакон. Нет, не с питьем, а с ядом, и под очень большим давлением. Если прысну, ослепнешь на несколько дней. Понял?

— Ты зачем меня пугаешь?

— Чтобы слушался. Без разрешения ни шага! Порог вагона — граница, учти это. И цени мою доброту. Эрнесто приказал повесить на дверь замок. А я пообещала караулить тебя. Так что не беспокойся.

— А есть ли смысл меня караулить?

— Человек тотчас меняется к лучшему, если за ним приглядывать! — убежденно восклицает Флер. — Разве ты не знаешь, что свобода пагубна для человека?

— Я готов поклясться хоть богом, хоть чертом, что не стану совать нос в ваши дела, если дадите мне уйти. Полезу наверх по стене по следам вашего приятеля Сэма. Не зря же он взлетел на воздух, как-никак прорвал минный пояс. Теперь есть выход. Если хотите, умолчу о вашем существовании. И в конце концов, какое мне дело до какой-то компании сумасбродов, делайте что хотите. Я вам чужой, у вас нет права командовать мной.

— Каждый властен над всеми, и все властны над каждым, — самоуверенно заявляет Флер. — Выбрось из головы свои дурацкие планы. Мы по горло сыты искателями счастья. Мины поставлены в несколько рядов. Сэм это знал, но у него сдали нервы.

— Сколько мне еще торчать в этом пульмане?

— Наберись терпения. Не задавай дурацких вопросов. Не спорь. Постарайся поладить с мужчинами. Может, тогда они тебя не тронут. Но вообще-то на них нельзя полагаться. Мы все немного со странностями. Во всяком случае — подвержены настроениям. Да и вообще, где теперь увидишь милых и добрых людей?

— Могли бы и остальные прийти сюда, выяснили бы все до конца.

— Нигде и никогда нельзя выяснить все до конца, — с ненужной запальчивостью внушает мне Флер.

— Значит, так и будем здесь киснуть?

— Слушай, Боб, — сердится Флер. — Ты смеешь заявлять, что киснешь в моем обществе? Ну, знаешь, я не терплю хамства со стороны мужчин.

— Прости. Могу пропеть тебе оду. О, ты, прекраснейшая из прекрасных! — Я замолчал, мне стало неловко.

Флер украдкой взглянула на меня, в глазах обезоруживающая беспомощность, как у всех людей, остерегающихся неуместных шуток.

Очевидно, в глубине души я напуган, раз прибегаю к насмешке. Нет причин говорить колкости этой женщине. Она единственная отнеслась ко мне с участием. И все же она слегка действует мне на нервы, сам не знаю почему. Может быть, дым лесного пожара помутил мой рассудок. А может, вселяющий ужас каньон внушил мне, что мистика возможна. Во сне я надеялся: открою глаза, а подле меня сидит моя Урсула.

— Боб, прошу, не огорчай меня, — тихо произносит Флер.

Эта женщина всевозможными способами старается подчинить меня своей воле. Очевидно, она удивлена, что я не пожираю ее взглядом, тогда не понадобились бы слова. Мне кажется, я был тверд и осторожен, но тем не менее чувствую, что меня заманили в ловушку. Сижу в этом вагоне, как в камере, и ничего не могу предпринять для своего спасения. Может, меня ищут с вертолетами — но я не могу дать знать о себе. Даже планера нет, который указал бы на мое местопребывание. Нет возможности развести костер, чтобы привлечь к себе внимание. Я попал в лапы маньяков. Всевозможные секты, подобно сыпи, появляются на теле человечества, страдающего отравлением цивилизацией. Сектанты-фанатики не щадят даже себя, не говоря уже об остальных.

Вдали взревел мотор и тут же заглох. Его снова пытаются завести. Плохо отрегулированный мотор фыркает, работает с перебоями, чихает. Резкие звуки ударяются о стены карьера и падают оттуда на крышу вивария.

Флер встает, приподнимается на цыпочки, обводит взглядом кладбище машин, она забыла о моем существовании. Я бы мог взять с пола флакон и прыснуть химикалием в лицо женщины. От отвращения я вздрагиваю. Вижу стонущую Флер, прижимающую руку к глазам. От нестерпимой боли она не находит себе места. Я вожу ее по городу мертвых машин и терпеливо объясняю, что находится справа, а что слева. Стремясь хоть как-то искупить свое преступление, я обстоятельно описываю ей вмятины, вздутия, пятна ржавчины на атрибутах неотъемлемых благ цивилизации. Несчастная Флер повисла на мне и жалобно стонет: и ты, и ты!

На самом же деле Флер топчется в дверях, в отдалении тарахтит мотор.

— Жди меня здесь! — вдруг повелительно кричит Флер, спрыгивает из вагона на землю, я слышу, как стучат подметки ее ботинок по плотно утрамбованной земле. Она бежит на шум. Что задумали эти сумасшедшие? И вообще — осмысленны ли их действия? Что взволновало Флер? Может, они затевают нечто опасное? Вижу, как стремительно вышагивает Флер, ее загорелые ноги движутся ритмично, локти согнуты и она, подобно бегуну на длинные дистанции, несется вперед. Исчезает за разбитыми машинами. Я с нетерпением останусь ждать ее, словно она должна вернуться бог знает с каким известием.

Кто-то там старательно газует. Мотор ужасающе тарахтит. Очевидно, машина с места не двигается. Я же пригвожден к флакону с ядом. Разумеется, меня удерживает не эта дрянь в аэрозольной упаковке. Рискованно осложнять свои еще не сложившиеся отношения со здешними обитателями. Их тут слишком много. Разумнее будет своей покорностью усыпить бдительность мужчин.

Пусть катятся ко всем чертям. Мне даже хочется, чтобы в этом чаду и грохоте что-то взорвалось. Чтобы горстку безумцев мусором разметало по этой свалке. Чтобы они сгинули навсегда вместе со своими угрозами. Конечно же минный пояс по краю карьера — пустая выдумка. Точно так же, как и погибший Сэм — бесцветный герой жалкой легенды. Уж я бы отыскал пологую стену, по которой вскарабкался бы наверх. Нужны кирка и крюки. Не всюду же карьер похож на каньон!

Я бы хотел вновь оказаться в привычной среде. Нудная, порой тягостная будничная жизнь — какое это счастье! Невыносимо, когда человека, словно котенка, швыряют на дно колодца. Я и нахожусь в колодце или преисподней, здесь кричи хоть до полного изнеможения — никто тебя не услышит. Небо над головой — это всего лишь мираж, меняющий окраску, утром светлеет, а с наступлением вечера гаснет. Огромное и безмятежное небо. Изменчивое, облачное, солнечное — величавый бескрайний воздушный океан — и внезапно — никакое. Инертное. Как вакуум. Безветренное и пустынное. Я не в состоянии улететь отсюда, чтобы вновь приземлиться в свою повседневную жизнь.