Эмэ Бээкман - Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка [Романы]

Но все это в стороне от тайны жизни.

Я огляделся, ища урну, чтобы выбросить окурок, когда из отеля выбежала какая-то женщина, на ней была странная развевающаяся хламида, очевидно ночная рубашка. С разбегу, ногами вперед, она прыгнула в бассейн. Я раздавил каблуком окурок и подкрался поближе, чтобы понаблюдать за странной ночной купальщицей. Поодаль горели редкие фонари, и я не видел женщину, но слышал плеск воды. Что-то тут было не так. Я сбросил с себя одежду и кинулся в воду. Впереди, под водой, что-то мелькало. Мне удалось схватить женщину за рубашку. Без особых усилий я дотащил ее до лесенки, ведущей в бассейн, и поднял наверх. После того как я сделал ей искусственное дыхание, женщина застонала, слава богу — жива. Она села и закашлялась. На всякий случай я похлопал ее по спине, чтобы легкие поскорее прочистились.

Женщина стала дышать ровнее, и я посчитал самым разумным исчезнуть. Сейчас возле бассейна начнется суматоха. Несомненно выбежит спутник этой женщины, муж или любовник; испуганные возгласы, шум, в окнах зажжется свет, шепоты и вздохи оборвутся, заснувшие вскочат — как-никак щекочущее нервы происшествие, которое чуть было не окончилось трагически.

Я было отправился восвояси, однако вокруг стояла тишина. Меня поразила человеческая разобщенность. Спутник этой дамы посмел остаться равнодушным: хочешь — топись. Да будет у всех полная свобода личности.

Спасенная женщина что-то бормотала с закрытыми глазами. Неожиданно она раскинула руки, приподнялась, села на мокром краю бассейна и крепко обхватила меня за ногу.

— Ах, дорогой Ноэль, — пробормотала она. — Как хорошо, ты все же дорожишь мною и вытащил меня на берег.

— Я вовсе не Ноэль, — буркнул я.

— Все равно, я ужасно замерзла.

— Возвращайтесь в свою комнату, — посоветовал я.

— Ни за что! Мне холодно, — добавила она плаксивым упрямым голосом.

— Хорошо, я дам вам свою рубашку.

Я только успел одеться, а тут снова пришлось стягивать с себя рубашку.

То же самое проделала женщина со своей мокрой ночной рубашкой, она стояла обнаженная, пока я не протянул ей свою. Рубашка доходила ей почти до колен, и я мог спокойно взглянуть на нее. Черт его знает, сколько ей могло быть лет; она была хрупкой и походила на девчонку — но сейчас и сорокалетние умудряются выглядеть юными.

— Вы многих людей спасли? — задала женщина дурацкий вопрос, растирая при этом голени и колени, хотя едва ли ей могло быть холодно в такую мягкую летнюю ночь, да еще в сухой рубашке.

— Я профессиональный спасатель, — насмешливо произнес я.

— Немедленно спасите меня! — потребовала женщина.

Я решил, что она дурачится.

— Правда, я нуждаюсь в этом!

— Хотите снова броситься в воду? — спросил я, разозлившись.

— Ох, мальчик, вы, наверное, новичок, — вздохнула женщина.

— Что я должен сделать? — спросил я, не скрывая своего замешательства.

Женщина захихикала.

— Прижмите меня покрепче к своей груди.

Я сделал то, что мне велели, — женщина дрожала.

— Я горю желанием отомстить ему! — прошептала она.

— Прекрасная мысль — полетим утром, ну, скажем, на Кипр! Пусть бьется головой об стену. Ну как — полетим?

Разумеется, я никуда не полетел с той истеричной женщиной. Да и вряд ли она утром помнила, что учинила и наболтала с пьяных глаз ночью. Вероятно, на следующий день она просто чувствовала себя разбитой и явилась в ресторан лишь к обеду. Затем она гуляла по аллее со своим другом, разглядывала модные тряпки, висящие на вешалках перед входом в магазины, затащила мужчину в какой-нибудь бар, чтобы с помощью апельсинового сока снять все еще продолжающееся состояние похмелья, и попросила положить в напиток побольше колотого льда. Едва ли ей хотелось вспоминать ночную ссору. Можно предположить, что под вечер парочка станет листать рекламный проспект — куда бы поехать дальше?

По всей вероятности, «Апельсиновая роща» надоела им.

Мне тоже.

Через несколько дней начинался мой отпуск.

Я сложил Чемодан, сел в автобус и поехал в другой курортный город.

Хотелось испробовать возможности новой профессии. Та женщина подала мне неплохую идею — почему бы мне не стать профессиональным спасателем! Впереди был длинный и тернистый путь овладения этой профессией.

Лет десять мне сопутствовал успех.

До тех пор, пока Виргиния… Это имя вертится у меня на языке, мне хочется выплюнуть его.

ы стоим на краю кратера и обдумываем, как довести нашу работу до конца.

Почти невозможно было добиться единства от этих тупиц. Правда, они тотчас же согласились с тем, что тело Майка нельзя оставлять на мусорной куче в обгоревшей машине. Бренные останки человека надо погрести в недрах земли, пришли они к единодушному мнению. Но затем, позабыв о деле, принялись мудрствовать. Чего они только не болтали о человеческой судьбе, скоротечности жизни, эпохе, обстоятельствах. Твердили о стрессе и состоянии отчаяния, чувстве опасности и его отсутствии. Намекали на то, что именно я довел Майка до точки. Чушь. Он сам раскис и предопределил свой конец. Прежде, будучи на свободе, мы могли ежедневно читать в газетах о самоубийствах — и ничего. От жалостливой болтовни остальных у меня в конце концов стали вянуть уши. Своей деловитостью я вмиг заставил их умолкнуть. Я напомнил, что в такую жару даже обуглившийся труп может источать зловоние, и если их диспут еще продлится, то жуки, не говоря уже о крысах, покончат с останками Майка. А разве в каньоне есть крысы? Ох, Флер! Почему бы им здесь не быть!

Наконец они взяли себя в руки, чтобы обсудить, как организовать похороны. И тут же столкнулись с непреодолимыми трудностями: где найти такое место, которое бы навсегда осталось неприкосновенным? Как предать несчастного Майка земле, если нет гроба? Завернуть ли его, как Христа, в белое полотно? Странно, недоумевали они, в мусорных кучах можно найти все что угодно, только не гробы. И куда мы подевали лопаты? Может быть, этой спекшейся поверхности нужна кирка? О кирке сказал Жан, остальные, вероятно, и представления не имеют, как выглядит это орудие.

Я слушал их и чувствовал, как от нетерпения меня начинает колотить. Если бы мир состоял из подобных недотеп, вся работа осталась бы несделанной и мертвые непохороненными.

Я чуть было не заорал от злости, но тут неожиданно мне вспомнился случай из моей юности. Это было в ту пору, когда я еще не отряхнул с ног пыль родной деревни и не перебрался в город. В нашей деревне хоронили одного балагура и волокиту, который спьяну угодил под перевернувшийся трактор. Накануне по деревне поползли слухи, будто человек этот умер насильственной смертью и что вся эта история подозрительна — несчастный случай подстроили обманутые мужья. День похорон выдался на редкость душным, в черном костюме было жарко, как в шубе. Отец, который терпеть не мог имя, данное мне матерью, и упорно называл меня Эрнстом, сызмальства старался привить мне правила приличия и благопристойность.