Борис Рябинин - Твой друг [Сборник]

Гульнас побежала было вслед, но остановилась и закричала испуганно в глухую мокрую темноту:

— Лукма-ан! Лукма-ан!..

Одиноко и дико прозвучал ее голос в ночной пустыне. Ответа не было. Лишь кое-где подвывали собаки, да сердито, грозно рокотал Самур, переполненный осенними водами.

Растерянная и промокшая Гульнас вернулась в дом и, присев перед огнем, тихо, беззвучно заплакала.

Тут она и рассказала мне, как это все случилось и в какую беду попал ее Лукман…

Сегодня ночью, когда собаки подняли сердитый лай с подвыванием, Лукман пошел в ущелье проверить свои капканы. И взял с собой Рагаца. Эта ночь принесла Лукману удачу — в капкан попал здоровенный волк. Но эта удача принесла и несчастье. Вместо того чтобы убить хищника, Лукман пустил на него Рагаца. Ему хотелось полюбоваться поединком, и он был уверен, что могучий пес задушит волка. Но Лукман просчитался. Он забыл о том, что Рагац был стар и зубы его стерлись. Матерый зверь сразу же опрокинул собаку и стал душить ее и рвать горло. Лукман выхватил из-за пояса кинжал и всадил его волку под левую лопатку, в сердце. Затем подхватил собаку на руки и, прижав ее к груди, побежал домой…

С глубокой старины велось так: живому волку радовались, словно приезжему цирку. Пойманного волка приводили на цепи в аул, поочередно пускали на него своих собак и тешились этим поединком до тех пор, пока какая-нибудь собака не задушит зверя.

Но с тех пор, как образовались колхозы и овчарки стали считаться колхозным добром, эти звериные «спектакли» были запрещены.

«Зачем Лукман пустил Рагаца на волка?.. Зачем нарушил закон?» — спрашивала Гульнас, и я не мог ей сказать ничего утешительного.

…На другой день к вечеру по узкой кривой улице аула Куруш торопливо шагал Лукман, ведя на поводке большого темно-серого пса, похожего на Рагаца. Лукман вошел в большой дом колхозного правления и подошел к столу председателя. Я тоже был в правлении по своим делам.

Показывая на пса, Лукман тихо сказал:

— Пиши его вместо Рагаца…

Гюль Ахмет Ахмедов сдвинул шапку на лоб, отчего вид у него сразу стал недоброжелательно-хмурый, и пристально посмотрел на собаку.

— Где взял? — спросил он.

— Купил.

— А Рагац?

— Пропал… — грустно проговорил Лукман и поник головой.

Исподлобья посматривая на провинившегося чабана, председатель строго спросил:

— Лукман, разве ты не знал решение нашей артели? Почему так сделал?..

Чабан глухо проговорил:

— Я не думал, что так получится…

— Волка без клыков не бывает… — сказал председатель и еще что-то добавил по-лезгински, но Лукман, взглянув на меня, ответил по-русски:

— Ахмет, не надо так…

Председатель заерзал на стуле — видимо, ему неловко стало передо мной — и указал Лукману на свободный стул:

— Садись, пожалуйста.

Но Лукман, чувствуя себя как бы подсудимым, не сел. Председатель посмотрел на меня с таким выражением, будто хотел выразить свою досаду: «Ну, что теперь с ним делать?!»

Мне хотелось вмешаться в их разговор, но я не находил для этого подходящих слов и еще не знал, как председатель поведет себя дальше. Я встал и отошел от стола, перед которым понурившись стоял старый чабан. Мне не хотелось быть перед ним в положении судьи. Председатель, видимо, уловил мои мысли. Быстрым движением руки он сдвинул шапку на затылок и, откинувшись на спинку стула, начал увещевать виновника в проступке, но в его словах было больше снисходительности, чем строгости:

— Слушай, Лукман, мы все тебя очень уважали. И вот доктор, — он кивнул в мою сторону, — тоже о тебе хорошо говорил… Баранта у тебя жирная и от волков ты ее хорошо сберегаешь. И жена у тебя хорошая, и сын — большой человек в Махачкале, а ты… Ты же знаешь, что кто любит чабана, тот любит и его собаку… А ты что наделал? Как теперь народу в глаза глядеть будешь, а? Ну, скажи, пожалуйста.

Лукман молчал, и по его виду я понял, о чем он думает: «Ну зачем председатель так говорит? Мне и без того больно…»

Наступила неловкая, тяжкая минута: председатель ждал от виновника ответа, раскаяния, а тот не находил слов в свое оправдание. Желая хоть как-нибудь смягчить эту тягость, я промолвил:

— Ну что ж, потерянного теперь не вернешь.

Хотя я и не одобрял дикого поступка старого чабана, но мне было жаль его. Я видел, как он страдает.

— Конечно, Рагац был уже старый… — проговорил председатель, взглянув на меня, — но… он ведь колхозный.

Я чувствовал, что своим присутствием связываю председателя, мешаю ему быть более решительным и строгим, но в то же время у меня мелькнула и другая мысль: «А может быть, председатель наедине с Лукманом все это дело решил бы значительно проще и быстрее…» Мне показалось, что председателю хочется показать себя непримиримым к нарушителю колхозной дисциплины и в то же время он готов сделать небольшое снисхождение уважаемому человеку, Лукману.

Председатель вопросительно взглянул на меня — а как, мол, вы на это посмотрите? — затем вдруг резко взмахнул правой рукой, будто рубанул шашкой по воздуху, издав при этом высокий, досадливый звук: «Эх!» Наклонившись к столу, он развернул толстую конторскую книгу и тихо сказал:

— Ну, ладно, Лукман. Что с тобой делать? Давай запишем новую собаку.

Записав в книгу кличку собаки, пол и возраст, Гюль Ахмет Ахмедов спокойно проговорил:

— А теперь передай ее чабану Магомедову.

Лукман поднял голову и, весь подавшись к столу председателя, с тревогой спросил:

— Зачем передавать? Я с ней сам к баранте пойду.

— На зимовку пойдут помоложе, а тебе отдыхать надо… — все так же спокойно, но твердо сказал председатель.

Очевидно, Лукман воспринял это как наказание и растерянно спросил:

— Почему так? Почему не доверяешь?..

— Жалею тебя, Лукман, — ответил председатель и вдруг опять взорвался: — Ну, что ты хочешь? — И тут же, устыдившись своей резкости, сказал спокойнее: — Мы тебе полегче работу…

— Не надо мне полегче! — перебил его Лукман. — Я с барантой пойду. Разреши, пожалуйста. Хочешь, я еще одну собаку куплю? Доверяй мне, пожалуйста…

Вероятно, Ахмедов не ожидал от Лукмана такого резкого порыва и смущенно потупился.

— Я верю тебе, Лукман, — сказал председатель, — но если бы ты был на моем месте… подумай сам. Что скажут колхозники, если я тебя по головке буду гладить за нарушение нашего закона?..

На какое-то мгновение Лукман замер, наверно, сознавая, что председатель прав, а потом опять стал говорить свое, все более волнуясь и спотыкаясь на словах, которые туго приходили на ум:

— Возьми собаку, не надо держать у меня… Пусти проводником… Ноги мои еще ходят, глаза видят… Не обижай меня, пожалуйста… Я не знал, что Рагац пропадет. Я не хотел этого… Я друга потерял… Мое сердце болит… Мое сердце не может терпеть…