Галина Татарикова - Малая Бронная

Военком, старый седой майор, кричал крепким баритоном:

— Достойно встретим воинов-победителей!

— А то не встретим, что ли! — задорно отвечал ему звонкий женский голос, и Вера увидела, как на машину встает Феня Репина, подхваченная руками мужчин. Белый платок сполз с блестящих волос, смуглые щеки в багровом румянце, она что-то выкрикивает, счастливо улыбаясь. Вера рванулась к машине, но пока протискивалась сквозь толпу, Феня исчезла. Марк Франкин взял Веру под руку и отвел обратно к своим.

Расходились медленно, неохотно. Вера шла в шеренге друзей и пела со всеми: «Широка страна моя родная…» Остановились возле прокуратуры. Подошел Шарапов и, пожимая всем руки, закричал:

— Что творится! Вот бы в Москву попасть на Парад Победы!

— Да, парад будет, это уж точно, — проговорил Франкин.

— А тебя как героя могут послать туда, — хлопнул Шарапов Марка по сутулой спине.

— А что сейчас в лагерях и тюрьмах! — качал смоляным чубом Франкин. — Все как на углях, ждут амнистии.

— Будет, будет амнистия, — обнял Марка Шарапов.

— Что ж, страна сильная, а сильный не боится быть добрым, — задумчиво сказал Лучинников. — Мне и вот Вере Сергеевне приятно будет работать в дни амнистии, а ты как, Семен? — лукаво покосился он на Шарапова.

— Да вы известные жалельщики, а по мне — так и отсидели бы, недаром же туда попали.

— Не бойся, опять найдутся для тебя субъекты, свято место пусто не бывает, так и тюрьма, — вздохнул Франкин.

— Самых-то интересных будут ловить такие, как Черняк.

— Переходи к ним.

— У меня своя линия.

— Станешь прокурором. Пообломайся малость сначала, а то нарубишь дров, — утешал Лучинников Шарапова.

— Пойду приведу себя в порядок, — сказала Вера, подхватывая рассыпающиеся волосы. — Встретимся попозже, — кивнула она Лучинниковым и побежала домой.

Причесываясь перед зеркалом, Вера внимательно пригляделась к себе. Лицо совсем юное, нежное, а глаза тревожные, притушенные заботой. Хороши русые густые косы, длинные брови… А ведь легче было бы быть некрасивой, не привлекать к себе ничьего внимания, жить спокойно. Тогда Петя прошел бы мимо, но смогла бы не полюбить она? В такой день хотелось быть счастливой.

Одевшись понаряднее, Вера отправилась к Сажевским, радуясь, что опять увидит Женькины ласковые глазищи. Она шла по Набережной улице, любуясь голубовато-красным блеском Песчанки, солнце купало в ней свои закатные лучи, когда впереди из отворенных окон небольшого домика раздался тягучий вопль. Кричал мужчина. Кричал каким-то предсмертным страшным голосом. Это было нелепо и жутко в такой до отказа полный радостью день. Вера, не раздумывая, рванула дверь, вбежала в домик. В тесной комнате у окна стояла кровать, на ней лежал худенький мальчик лет десяти, глаза его неподвижно уставились в потолок, личико странно окостеневшее, строгое. В ногах постели, комкая простыню, которой был укрыт ребенок, склонился мужчина. Он целовал острые колени мальчика, тряс его и хрипло, точно лаял, плакал. На мужчине была милицейская форма.

— Иван Лукич! — узнала Вера Федоренко и в страхе, поняв, что мальчик — его единственный сын, его Володька, попятилась, едва выговаривая: — Да что же это такое?!

Федоренко поднял большую голову, с опухшего красного лица глянуло на Веру само горе.

— Война, вот это что, — выдохнул Федоренко.

Вера подошла к постели, провела рукой по мягким волосам мальчика, закрыла ему глаза, сняла со своих плеч шелковую косынку и подвязала острый и уже холодный подбородок. Федоренко молча, с благодарностью следил за Верой, потом взял ее за руку и усадил возле себя на стул.

— На мине в поле подорвался. — Он не отпускал ее руку, будто боясь, что, не дослушав, Вера уйдет. — Цветов пошел нарвать для такого дня, отца порадовать. Нет больше Володечки. — И опять заплакал, но уже тихо, с обильными слезами. У порога переминались два милиционера, товарищи Федоренко, вскоре вошел Марк Франкин и растерянно заморгал на плачущего Федоренко. Вера вышла, нужно было что-то делать, организовывать. Гроб, поминки, могилу вырыть, а она не представляла, с чего начать. В кухне уже хлопотали соседки Ивана Лукича, переговаривались, решая что-то, его товарищи. Среди суетящихся во дворе женщин Вера увидела Анюту Глушкову.

— Ты зачем здесь? Петр Иваныч тебя ждет, весь город обыскал, а ты вон где, иди-ка, тут без тебя справятся.

— А ты?

— Я следом, потихоньку. С парнишкой вот только прощусь, нет сил смотреть, как отец убивается! Вот война кончилась, а сколько еще из-за нее людей погибнет, мальчишечек вот таких!

Вера бежала домой по сумеречным улицам Песчанска и хотела только одного: все забыть, ни о чем не думать. В темной комнате Петя обхватил ее и, крепко прижимая к себе, стал торопливо и жадно целовать глаза, губы, шею.

— Наконец-то!

— Петя, хороший, милый, — шептала Вера, чувствуя, как все страшное уходит, отступает от нее, оставляя только радость, только тепло его рук и губ.

— Уж сегодня я от тебя не уйду, — словно отвечая ее мыслям, бормотал Петя…

Счастье захлестнуло Веру. Она с трудом дожидалась вечера. Скорее, скорее быть с Петей видеть его милое лицо, слышать звонкий голос, ощущать на себе его влюбленный взгляд. Он был таким ласковым, добрым, так ясно и хорошо все казалось рядом с ним, что Вера забылась. Она чувствовала себя совершенно счастливой и откровенно говорила:

— Петенька, ты как солнце, согрел и обласкал, мне так хорошо!

— Кому лучше, это еще вопрос, — посмеивался он.

Вечерами они бродили вдоль берега Песчанки или уходили через мост в лес. Петя всегда находил что-то необычное: яркую бабочку, огромный цветок или причудливо изогнутый ствол березы. Он знал много стихов, пел своим звонким голосом песни, почему-то пионерские: «Взвейтесь кострами, синие ночи…» Умел развести костер, испечь в золе картошку. А однажды сказал:

— Вот дадут отпуск, повезу тебя к свекрови.

— К кому?

— К моей маме. Она тебя заставит печь хлеб, доить корову и кормить поросенка!

— Боюсь! — дурачилась Вера. — Коровы боюсь.

— Так и быть, заступлюсь за тебя, трусишка. А корова у нас: «Дряхлая, выпали зубы, свиток годов на рогах».

— Ты знаешь Есенина?

— «Дорогая, сядем рядом, поглядим в глаза друг другу». Или вот: «Ты жива еще, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет!»

— Еще! — требует Вера, и он читает:

— «Ах, и сам я в чаще звонкой увидал вчера в тумане: рыжий месяц жеребенком запрягался в наши сани»…

И вот все оборвалось. Точно пятнадцатого июня пришел приказ о переводе Веры в областную прокуратуру. Веру словно ледяной водой окатило. Сдать дела было недолго, управилась в один день. Лучинниковы хотели устроить проводы, но Вера отказалась, надо было уехать без шума, постараться, чтобы ничего не узнал Петя. В последний вечер она ушла с ним в лес. Они долго плутали по сосняку, потом вышли к реке и сели отдохнуть. Петя положил голову ей на колени: