Юрий Авдеенко - Лунная радуга. Этажи

— Тоже дело нужное.

— Понимаешь… Только болтунам все видится простым и ясным. Даже боцман Шипка, у которого все было расписано, как в уставе, и тот признавался, что жизнь прожить — не море переплыть…

С полчаса говорили о разном…

— Ладно, — протянул на прощанье руку Женька, — работай, трудись…

Дня через два я вспомнил наш разговор про буквы и про книгу. Черт знает куда такую «букву» поставить, как наш электрик Василий Чижов.

Я делал проводку в квартире на пятом этаже. Прибежала отделочница в комбинезоне. Невысокая девушка. Бригадирша. Видел ее несколько раз. Знаю, зовут Ксеня.

Спрашивает:

— Бригадир ваш где?

— К глазному врачу поехал.

— А за него кто? — допытывается.

— Допустим, я…

— «Допустим» не считается. Значит, вы. Тогда призовите к порядку Василия Чижова.

— Матерится?

— Книгу читает. — Ксеня шмыгнула носом. И уже более спокойно продолжала: — Я, конечно, сбивчиво говорю… Не из-за книги я сюда прибежала, хотя читать в рабочее время — тоже дурное дело. Но забота не об этом. Халтурит ваш Василий.

Много раз за ним замечала. Он нарочно ставит выключатели так, чтобы они не выключали, а патроны — чтобы лампочки не горели. Пошли посмотрим…

Действительно, в квартире, куда привела меня Ксеня, выключатели были поставлены странным образом и в патронах не контачило.

— С ума парень сошел, — удивился я.

— Наоборот, — сказала Ксеня. — Он очень хитроумный. Жильцы въедут и к нему в ножки кланяться пойдут. А он с них по трешке стричь будет. Здесь таких парикмахеров немного, но попадаются…

В комнате второго этажа я нашел Василия. Он сидел на широком подоконнике и читал книгу. На обложке было написано:

Эрих Мария Ремарк Три товарища

Увидев меня, Василий закрыл книгу. И сказал:

— Здорово баба пишет!

— Ремарк — мужчина, а не женщина.

— Не свисти. Чего же Марией зовут?

— За границей так принято. А к тебе разговор… Ступай в сорок шестую квартиру. Переделай все выключатели, поправь патроны. Потом вспомни, в каких квартирах ты еще нашкодил. И там все исправь. А вечером бригадой будем с тобой разговаривать.

— Все исправлю, — деловито согласился Василий. — Все. И в сорок шестой, и в семьдесят девятой, и в тридцать первой… Только не нужно со мной бригадой разговаривать. Ты один поговори, Максим. Я тебе слово дам. Ты же флотский парень!

Время клонилось к вечеру, когда дождь загнал меня в подворотню. Я поднял воротник пальто, уныло опустил голову. Вдруг впорхнули три девчонки. Лет по пятнадцати. И сразу посветлело. Девчонки в нейлоновых плащах. Размахивают школьными сумками. Смеются и что-то лопочут по-своему. Ни черта не разберешь.

А у меня лицо каменное. И я смотрю на мокрый тротуар, точно старый боцман на палубу, словно ищу, к чему придраться.

Девчонка в розовом плаще выглядывает из подворотни, потом резко поворачивается к подругам и, радостно зажмурив глаза, сообщает:

— Бежит!

Через секунду вбегает подросток в школьной форме. Ручка портфеля оторвана, он сжимает его под мышкой. Задиристо рассматривает девчонок. Девчонки переглядываются, улыбаются. И та, что в розовом плаще, говорит:

— Мы знаем… Это ты писал записку!

Подросток краснеет. Достает из фуражки сигарету. Сует ее в рот. Сигарета придает ему известную долю независимости. С видом взрослого он цедит сквозь зубы:

— Я не могу писать… У меня от волейбола пальцы не сгибаются.

Продемонстрировав перед девчонками нестриженые ногти, он достает из кармана спички, закуривает. Говорит:

— И вообще любовь — гипотеза! Как и жизнь на Марсе.

— Дурак ты, Филя, — с сожалением сказала девчонка в розовом.

Ее подруга в голубом внезапно взмахнула сумкой и выбила у Фили портфель.

— За любовь! — крикнула девчонка в желтом плаще и опустила свою сумку на голову Филе.

Отчаянно хохоча, девчонки убежали.

Филя поднял портфель, оттер грязь… Удрученно посмотрел на меня. Кажется, мое присутствие мешало ему заплакать.

Раздавленная сигарета лежала на земле. А в пачке больше не было. Филя спросил:

— Нет закурить?

— В твоем возрасте это вредно. Уши могут опухнуть.

Мальчишка посмотрел недоверчиво:

— Разыгрываешь?

— Разыгрываю… Какая из них твоя?

— Как моя?

— За кем стреляешь?

— А… Юлька. Та, что в розовом.

— Она знает?

— Догадывается…

— Нужно объясниться!

— Советы давать легко, — устало сказал Филя.

— Ты мужчина. Брюки носишь…

— Сейчас все брюки носят…

Дождь лил. На улице еще не совсем стемнело. Но уже во многих окнах горел свет.

— Где ближайший телефон?

— Направо… А потом свернешь.

Я нашел телефонную будку. Но она была занята. В будке стоял солидный мужчина. Он говорил что-то быстро. Я решил обождать. А дождь торопился, мочил мои волосы и уши. Наконец я постучал в стекло. Дескать, пора бы знать и совесть. Мужчина приоткрыл дверь, сунул мне зонтик. И с чистым сердцем закрыл за собой дверь. Крыша — великое дело. Даже если это только зонт. Капли стучали строже, настойчивее.

Мужчина вышел из будки, одарил меня благодарственной улыбкой, сказал:

— Бывает.

Взял зонт. И ушел. Я набрал номер, не закрывая двери. С дождем не так одиноко. Трубку сняла не она:

— Да.

— Можно Аллу?

— Ее нет. Алла в рейсе…

Все равно, я не знал, что сказать ей. Еще, чего доброго, стал бы от волнения заикаться в трубку. Или нести галиматью, пыжась доказать, какой я умный и волевой человек. Конечно, такие вещи смешно доказывать словами. Но многие пижоны доказывают. И что уж самое странное — находятся люди, которых красноречивая трескотня ослепляет, словно встречная машина.

— Болтуны потому до сих пор встречаются, что всегда есть кому слушать их, — это опять боцман Шипка.

А возможно, и нет. Возможно, я где-нибудь в другом месте и в другое время эти слова слышал. Но теперь так получается, что все правильное, все житейское я приписываю боцману Шипке. Почему? Боцман — исключительная фигура? Эрудит? Морской профессор? Да нет. Моряк как моряк. Человек как человек. Только за четыре года я понял, что боцман Шипка справедлив, что главное в жизни боцмана — это мы, матросы, и что лично для себя он ничего не хочет: ни адмиральского звания, ни регалий, ни путевки в санаторий. Отсюда и вера моя в него.

А в Стаса веры нет, хотя Стас и не заставлял меня гальюн драить, и не посылал на камбуз бачки мыть, и друзьями закадычными мы десять лет считались.

Еремей говорил, что Стас звонил, удивлялся, куда это я исчез… Но мне еще рано встречаться со Стасом. С ним нужно говорить серьезно и откровенно, как мужчина с мужчиной, а не лепетать и не оправдываться, точно самовольщик в комендатуре.