Михаил Анчаров - Рассказы 1960-80-х годов

— Эх, ничего нету, что за дело, ну ничего нет… одни патроны, — говорит он, шаря в мешке.

Маргарита смотрит на него, и глаза у нее отчаянные и влажные, как у тушканчика, когда степь, и промытый дождем ветер гонит кислород, озон и что там еще полагается для жизни, а не вонь экскрементов и пороховую гарь.

— А я Мишка, Мишка, — говорит Петров. — Ну, скажи: Ми-ишка…

— Мишь-шька… — говорит Вероника по-иностранному.

А вода прибывает, и они взбираются выше, туда, где светлеет щель пролома.

— Не пролезть, — говорит Петров, просовывая руку в щель. — Неужели так и подыхать здесь, — говорит он безрадостно. — Разворотить бы чем-нибудь, — оглядывается он по сторонам и понапрасну толкает глыбу окостеневшего цемента.

Он снимает автомат, просовывает ствол в щель и налегает. Он только ломает приклад.

— Так… влипли… попались, — говорит он, оглядываясь.

Оглядывается и Маргарита и, посадив на камни Веронику, переползает в сторону и пытается вытащить некий торчащий из обломков предмет.

— Стой! Стой! Хенде хох! То есть как его… цурюк! Цурюк! — кричит он, и Маргарита останавливается.

Тяжело дыша, Петров пробирается к Маргарите и смотрит на этот предмет.

— Фу ты, так и есть… Смерть это, — говорит он. — Капут, вот что…

Он высвобождает из-под камней нескладный приклад с длинным стволом, на конце которого торчит пузатый снаряд. Он смотрит на снаряд и спрашивает Маргариту.

— А может, попытаться? А?.. Шнель, шнель… — говорит он и показывает Маргарите туда, где грязная вода. Она испуганно смотрит на него, но спускается, прихватив дочку. Петров просовывает снаряд в щель пролома, цепляет на спусковой крючок поясной ремень, к нему ремень от автомата, к нему лямки от вещмешка и отползает за выступ.

— На… надень каску… — говорит он, кидая каску Маргарите.

И она надевает ее, прижав к себе дочку. А Петров свободной рукой вытаскивает ушанку из вещмешка и прилаживает ее на голову.

Петров оглядывается и, длинно, толчками вздохнув, тянет за лямку…

Остановимся на минутку перед взрывом.

На старых тропинках, на гладких опушках, на темных прогалинах приятно писать стихи для самого себя… Тогда думаешь: дай останусь наедине с собой и тогда, может быть, на перекрестке дорог встречу я самого себя. Но тщетно. В пустом поле себя не встретишь. Не может человек быть один. Один человек — это даже и не человек вовсе. Эго все равно что по дороге, шлепаясь на пятерню, поскачет рука или вдруг покатится голова, высунув пыльный язык. Человек, он только тогда и человек, когда он понимает: все мы одно — народ, человечество. И тогда скажешь: люди, все, что вы полагаете счастьем на этой земле, вы можете получить от друга. Гоните в шею тех, кто думает иначе. И тогда земля станет как сад на рассвете. И шар земной помчится по Вселенной, пугая звезды запахом цветов…

Взрыв… Грохот обвала… Тишина…

Свет ясного серого дня освещает провал, где белая пыль тихо ложится на черную воду.

Сверху тянет ветерком и неторопливо проплывают потрепанные дождем облака. Потом Маргарита оглядывается и ищет глазами вражеского солдата Петрова. И потом она глядит и глядит в черный гибельный провал, где исчез русский солдат Петров, которого погубил проклятый снаряд.

— Мишька, — говорит девочка по-иностранному.

И они уходят вверх по развалинам.

Ну, а триумфальный конец этой истории вы знаете. Мы с него начали этот рассказ, потому что не в нем, как вы понимаете, суть. А суть в непомерном честолюбии Петрова. И хотя могут сказать, что честолюбие его было всего лишь в сорок сантиметров, но в эти сорок сантиметров он упаковал очень важные вещи. Потому что честолюбие в своем первом значении — это любовь к чести, и именно этим, как вы знаете, оно отличается от тщеславия.

Остается объяснить некоторые загадочные детали. Увольнительную на четыре часа Петрову дали потому, что он попросил. Старшина ему всегда давал увольнительную, когда он просил. Потому что Петров был мастер, а мастера перегружать нельзя, он и сам работает, пока не свалится. Увольнительную свою он использовал не по назначению, потому что на уходе из «хозяйства Семенчука» узнал, что в подвалах люди, а водокачка разбита. Разыскали его, потому что русских солдат привела Маргарита, а лицо у него было белое потому, что «сидор» его порвало и раздавило мел, которым он хотел расписаться на рейхстаге.

Вы все, конечно, помните фотографии щербатых колони, исписанных солдатами, которые дошли до рейхстага. Самая лучшая надпись — это уже, конечно, мое личное мнение — была такая:

«Мы к вам пришли, чтобы вы к нам не ходили».

Кстати, надпись была сделана на двухметровой высоте.

Тучи сегодня рваные, а день хороший. На крышах снег. Приезжает Медведев. Все.

Нет, не все. Я записала анекдот: «Какая разница между курицей? Ответ — никакой. У нее две ноги. Особенно правая». Смешно это или нет? Не понимаю. Раньше я понимала, что смешно, а что нет. Теперь не понимаю. По-моему, эта курица — я. Больше обо мне сказать нечего. И это вовсе не смешно. По крайней мере для меня. Медведев женится, вот в чем дело.

В прошлом году был важный разговор. Я его спросила небрежно: «Зачем люди женятся?..» А он ответил: «Зачем люди женятся на других? Ты это хотела спросить?..» Я высокомерно промолчала. Бестактность его не знает пределов. Мне завтра исполняется шестнадцать. Имя свое — Галина — я ненавижу.

Вообще я заметила, что у меня двойственное отношение ко всему. Перечисляю.

1. К одиночеству.

2. К вранью.

3. К загрязнению природы.

4. К Медведеву.

5. К приметам.

Это если брать главное. А уж насчет неглавного и говорить нечего. Это просто смешно, до чего я все переусложняю.

Возьмем обыкновенную вещь — сон. Казалось бы, тут и спорить не о чем. Сон для того, чтобы спать, чтобы мозги отдыхали. А у меня все наоборот. Я во сне так устаю от снов, что мне и не до сна вовсе. Как будто мне кто-то задал домашнее задание прожить вторую жизнь во сне, а наутро выйти к доске и рассказать своими словами.

Сны у меня бывают самые разные — веселые и грустные, иногда страшные. На выбор. Как в библиотеке. Иногда с продолжением в следующем номере. Иногда цветные, иногда черно-белые, как в кино. Но большей частью по трем программам, как в телевизоре. Но один сон повторяется раз в году столько лет, сколько я себя помню.

Мне снится, что я сижу в театре и на сцену выходят два солдата — молодой и пожилой. Пожилой в черных очках, слепой. Молодой его ведет, а слепой постукивает палкой. Потом палка проваливается в оркестровую яму, и слепой останавливается. Молодой говорит: