Михаил Анчаров - Рассказы 1960-80-х годов

— Я считаю, что надо поздравить Соловьеву с днем рождения, — говорит Ефросинья, — …и на этом закончить дело… Вы не знали, что ей сегодня исполняется тринадцать лет… Соловьева, не реви… Задорожный и Медведев, закройте дверь!..

— Ну все… — сказал Задорожный Медведеву. — Против заслуженной Ефросиньи не попрешь… Лопнула вся их затея…

А потом двери нашего класса распахиваются, и все вываливают в коридор, и в классе остаются только Справедливая девочка с четвертой парты, заслуженная Ефросинья и я — сижу себе за партой, посиживаю. Мне уже все равно. Почти.

Потом входит Медведев.

— Володя? — притворно удивляется Зоя Николаевна.

— Здравствуй, Зоя, — притворно отвечает Медведев.

— Вот, явился наконец, пропащая душа, — притворно говорит Ефросинья.

— Здравствуйте, Ефросинья Михайловна, — притворно говорит Медведев.

— Минуточку, — притворно говорит Зоя Николаевна.

Все делают вид, будто ничего не происходит, но хотя говорят вполголоса, мне прекрасно слышно. И тут я слышу разговор, который не каждый день услышишь. Потому что Справедливая девочка говорит Ефросинье, что было непедагогично с ее стороны заступаться за Соловьеву, то есть за меня, при всех и тем самым против нее, то есть против педагога. На что Ефросинья возразила ей, что непедагогично было в классе говорить о переводе Соловьевой, то есть меня, в другой класс, так как это дело педсовета, что непедагогично было сравнивать класс с футбольной командой, потому что педагогика не спорт, что непедагогично было хвалить за подлость подружек Соловьевой только потому, что их больше, а Соловьева, то есть я, одна. И тут все оглядываются на меня и начинают говорить еще тише. Но в классе хорошая акустика.

И вдруг я все понимаю. Каждый из них хочет поговорить со мной наедине, и потому никто не уходит. Мне становится не по себе, но я не уйду ни за что. Пусть выпутываются как хотят. Сегодня мой день. Праздник не получился, но это мой день.

— Ничего не понимаю! — говорит Справедливая девочка. — Да что Соловьева, особенная какая-нибудь? Исключение, что ли?

— Да, исключение, — говорит Ефросинья. — Как все дети… В школе только правила поведения одинаковые для всех… Но каждый ученик — исключение… Понимаете? Каждый ученик!.. Если вы этого не понимаете, вы не педагог…

И Ефросинья идет прочь. Один человек выбыл из футбольной команды. Единственный, с кем мне хотелось бы теперь остаться. Я слышу, как она говорит Медведеву: «Зайди ко мне потом» — и потом по коридору каблуками — топ-топ — как в песенке… Справедливая девочка подходит к Медведеву. Я сижу тихо, как мышь.

И тут она спрашивает его, зачем он пришел сюда, ведь они же сговорились встретиться у автоматной будки, а на это он почему-то отвечает, что она хорошая спортсменка, а Галка, то есть я, хороший человек и потому не боится быть самим собой, и что Ефросинья это любит, а «ты не любишь», и что поэтому «Ефросинья педагог, а ты пока еще нет…»

— Оставь… — устало говорит Зоя Николаевна. — Я сама этого не хотела, Так вышло… Это педагогика. Ты в ней ничего не смыслишь.

— Ты действительно не хотела?

— Да.

И вдруг Медведев окликает меня. Я вздрагиваю.

— Галка!.. — громко говорит он.

Притворяться бесполезно. Я поднимаю голову и гляжу на них.

— Галка… Зоя Николаевна говорит, что она не хотела всего этого…

— Спасибо… — говорю я, глядя на него в упор.

Он тоже глядит на меня в упор.

— Знаешь, я, пожалуй, пойду, — говорит он Зое Николаевне.

— Куда? — спрашивает она.

— По своим делам.

— Я тоже ухожу, — говорит она.

Но раньше их выбегаю из класса я.

А последний раз было так. Вдруг приходит телеграмма, что он приезжает, а на дворе весна. У меня сердце упало. Мама, конечно, подумала, что он приедет на новоселье — мы получили квартиру в новом доме. Но я сразу поняла: причина не в этом. Справедливая девочка с четвертой парты — вот причина. Весна. Неужели он не видит, какая она, эта Зоя, «справедливая девочка»? Я иногда даже думала, что это недоразумение. Знаете, как в оперетте героиня думает, что герой любит другую, а все зрители знают, что героиня дура и так далее. Но врать не стоит. Никакого недоразумения тут нет, просто он слепец, и там, где была Девочка с четвертой парты, давно уже никакой справедливости нет, и никакого дома у них не может быть, потому что в ней что-то когда-то взорвалось, и теперь она пустая и деревянная. Она ушла из нашей школы, Ефросинья оказалась права, педагога из нее не вышло, и что она делает сейчас, я не знаю, но что-то делает, и я не верю, что она делает хорошее. А он верит.

И вот я стою во дворе дома новостройки, а во дворе скамейка, а во дворе будка телефона-автомата, а во дворе силуэты тополей и синий свет луны.

— Это справочная? — говорю я в трубку. — Скажите… рейс 117… Да, из Омска… Давно прилетел? А как давно?.. Это точно, что прилетел? Послушайте…

Но справочная кладет трубку — раз-два и нет разговора. И все становится ясно, как белый день, хотя на дворе темная ночь. Самолет прилетел вовремя, а Медведев не явился, и я жду его уже второй час. Вот так. Все как в страшном сне.

И тут, как во сне, во двор входит Ефросинья. Но это, конечно, не сон, просто она теперь живет в соседнем корпусе и, наверно, видела из окна, как я торчу у телефонной будки. Вообще мне кажется, что меня понемножку берут в окружение, и кольцо сжимается. Я слышала обрывок разговора мамы и Ефросиньи: «Что-то с ней творится», — сказала мама, и они заговорили о погоде, когда я вошла в комнату. Из чего следует, что разговор касался меня.

— Пуху-то, пуху в этом году, — говорит Ефросинья, ловит пушинку и садится на скамью возле меня. — Когда тополиный пух летит, кажется, что сама летаешь.

Потом она прислушивается.

— Электричка пошла, — говорит она. — Галя, тебе домой не пора?

— Ефросинья Михайловна, — говорю я. — Когда моя мама у вас была вожатой… она красивая была?

— Не хуже тебя… — отвечает Ефросинья. — Вообще ее класс был трудный. Володя Медведев особенно зарывался… Он влюбился в Зою Надеждину… Зоя тогда была совсем другая.

Потом мы молчим, а потом я спрашиваю:

— Ефросинья Михайловна… А зачем вообще нужна любовь?

Она секунду молчит, потом отвечает:

— Если поверишь, что нужен одному, — поверишь, что нужен всем.

— Ефросинья Михайловна, почему это так?.. — спрашиваю я. — Человек кричит, а его не слышно?

На это она ничего не отвечает.

— Ефросинья Михайловна… — говорю я. — Представьте себе — один человек полюбил другого… Глубоко и страстно… А второй уехал на год в далекий город… А у первого был секрет — он часы переставил вперед на два часа… чтобы жить в одном времени со вторым…

Я начинаю задыхаться, как будто нырнула глубоко и никак не могу выплыть наверх.