Сергей Снегов - Отрывок

— Глупо. Все страшно глупо. Как ты можешь говорить о ребенке, когда еще не решен вопрос, будем ли мы жить вместе?

— Для меня этого вопроса не существует. Будем жить вместе.

Нина остановилась и выдернула свою руку. Она воскликнула с болью и негодованием:

— Не смей так говорить, не смей, слышишь! Я знаю, я ужасная женщина, раз изменила Николаю с тобой. Но совесть у меня еще есть, я мучаюсь. И он мне дорог, я ежечасно вспоминаю его, говорю ему ласковые слова, да — ласковые, а тебе — плохие. Я мечтаю, чтоб он меня простил, хотя знаю, это невозможно. И я думаю только о том, чтоб не видеть тебя больше, никогда не видеть, никогда!

Она замолчала, подавляя рыдания. Андрей пробормотал, страдая за нее:

— Не надо, Нина, дорогая, успокойся. Поверь, я не лгу, — все, что ты сделаешь, будет хорошо. Я пойду на все, на что пойдешь ты.

Нина понемногу успокаивалась после вспышки, снова взяла его под руку. Она сказала устало:

— Ах, я не знаю, что я сделаю.

Андрей не удержался, он знал, что больше плакать она не будет:

— Я знаю, Нина.

Она повернула к нему измученное лицо:

— Ты знаешь? Ты так уверен во мне? Что же я сделаю, по-твоему?

— То, что заставит тебя сделать любовь. Не сердись на меня за эти слова, я не хочу тебя раздражать, но я спокоен — нет таких преград, чтоб были слишком трудны для любви. Настанет момент решения, и твои колебания разом кончатся. Я ничего не боюсь. Я знаю:

Так говорил в старые времена один соблазнитель влюбленной женщине. — Андрей продолжал с жаром, не давая ей прервать себя. — Он был прав, он был тысячу раз прав. Нет, разреши, я должен все высказать. Я знаю, ты любишь Николая, и это хорошо — Николай чудесный человек, у него к тому же такая трудная судьба. Но меня ты любишь больше, любишь по-другому, в этом вся суть. И хоть наши отношения названы грязным, мещанским словом «измена», они чисты и высоки самой чистой, самой высокой чистотой. Я тебе скажу одно — приедет Николай, я сам с ним поговорю, ему будет нелегко, но он поймет нас, я знаю!

Она зажала его рот рукавицей.

— А я знаю, что ты безумец, а я дура — позволяю тебе безумствовать. Сейчас ниже сорока, ты опять не надел шарфа и читаешь стихи на всю улицу. Ты знаешь сам, ледяной воздух нельзя глотать ртом! Это же не Ленинград. Скажи, почему ты не надел шарфа?

— Когда я выходил, было тепло, — сказал он, оправдываясь.

В центральной части поселка было много света, теперь он видел ее всю. Она казалась совсем больной, под глазами у нее лежали черные круги, губы вспухли, глаза лихорадочно блестели. Впереди них двигалась парочка — мужчина и женщина, они не торопились, склонялись друг к другу головами, приглушенно смеялись. Девушка, почти девчонка, одетая в тяжелый мужской костюм — ватные брюки, шапку, доху — прогуливалась с пареньком. Немного обогнав парочку, Андрей оглянулся — парень, остановившись, крепко целовал свою подругу. Андрей рассмеялся.

— Ты чего?

— Нет, так — мыслям.

— Каким мыслям?

— Я раньше думал, что любить можно только на юге, где есть подходящая обстановка: цветы, тепло, деревья, а зимой легкий морозец градусов не ниже двадцати. Мне казалось, что ледяная пурга, мороз и вечная темнота полярной ночи тушат любовь, как вода свечу. Короче, я думал, что любовь имеет тонкую анатомию и нуждается в хорошей декорации, как посредственная актерская игра. А любовь груба, у нее железные мускулы. Смотри, пар от моего дыхания падает вниз, так быстро в нем срастаются льдинки. А этот паренек целуется с таким усердием, что его губы могут примерзнуть к ее губам.

— Нет, ты совсем глупый! Ты замечаешь странности в других и радуешься им, как ребенок. Разве ты не помнишь, как мы первый раз поцеловались?

— Помню. Это была адская погода. Мороз пятьдесят два градуса и ветер пять метров в секунду. Достаточно было две минуты постоять на ветру — и кожа становилась белой. Какое там адская! Самый отпетый грешник не сумел бы целую вечность выдерживать такую погоду. Ты оттолкнула меня, рассердилась, потом обняла.

— Ты был, словно пьяный. Ты сорвал с меня шарф, я выставила лицо на ветер и сама этого не заметила, пока ты не спохватился. И ты целовал меня крепче, чем этот паренек свою девочку. Разве ты тогда боялся, что твои губы примерзнут к моим губам?

— Нет, нисколько. Твои губы были так теплы, что мне казалось, будто это все происходит в Крыму, под тополями или кипарисами. Или на лучшей в мире реке Фонтанке. Я весь горел. Разве такие порывы можно охладить каким-то жалким морозом в пятьдесят два градуса с ветром в пять метров в секунду?

— Да. И ты стал лицом к ветру, чтоб он не обжигал меня, и на твоих щеках от нашего дыхания сел густой иней. Я тоже все заметила.

— А ты прижалась голой щекой к моей щеке. А потом ты сняла рукавицы и обняла мою шею обнаженной рукой, отчего пальцы твои тут же свело.

— Они у меня весь вечер болели. Ах, боже мой, Андрей, какие мы глупости говорим, когда нам нужно рассуждать о серьезных вещах, о жизни нескольких человек. Нет, мы ведем себя, как дети.

Около здания управления им встретился знакомый, толстый диспетчер Симонов — он выскочил из двери, надевая на ходу пальто. Андрей наклонил голову, чтоб не встречаться с ним глазами. Симонов ошеломленно стоял на месте, глядел им вслед, забыв одеться: его пальто висело, надетое на одну руку. Андрей поморщился.

— Ты чего? — спросила Нина, подняв на него усталые глаза.

— Знаешь, нам лучше, как раньше, ходить по железной дороге. Здесь могут встретиться знакомые.

— И это тебя смущает? Того, что произошло, нам не скрыть — через месяц все узнают.

— Но этот месяц ты проживешь спокойно, огражденная от сплетен.

— Я его спокойно не проживу. Я потеряла спокойствие с той минуты, как поцеловала тебя. А что будут говорить люди, мне все равно. Я скажу о себе хуже, чем они скажут.

У дома Андрея они остановились. Тучи разошлись, в небе играло неяркое сияние. Нина положила голову на грудь Андрея и молчала. Он гладил ее рукавицей, прижимал к себе. От ее близости у него захватывало дыхание.

— Иди домой, — сказала она, отстраняя его.

— Я не пойду. Я провожу тебя назад.

— Послушай, это нелепо. Я провожаю тебя, ты провожаешь меня, совсем как если бы нам было по двадцать лет и мы гуляли вдоль твоей любимой Фонтанки. Сейчас мороз.

— Ну, и что же? Я не могу оставить тебя одну ночью. Не спорь, Нина, я пойду.

— Тогда зайди домой и надень шарф. Я не могу смотреть на твою открытую шею.

— Мне не холодно.

— Почему ты не исполняешь мои просьбы? Разве тебе приятно мучить меня? Иди, я подожду.

Когда он возвратился, она стояла у столба, прислонившись к нему головой. Он тронул ее рукой, она повернула к нему усталое лицо с лихорадочно блестевшими глазами. На щеке у нее виднелось белое пятно.