Абдурахман Абсалямов - Орлята

В эту ночь на всем протяжении Свири, от Онежского до Ладожского озера, шли последние приготовления. Свирь будет форсироваться одновременно во многих местах. Главный удар должен быть нанесен в районе древнего города Лодейное Поле.

В пустом блиндаже Шумилин собрал коммунистов разведподразделения.

— Собрание парторганизации разведки объявляю открытым. Президиума выбирать не станем. Слово предоставляется старшему лейтенанту Осадчему.

Сидевший рядом с Урмановым Осадчий встал и, сунув большие пальцы рук за пояс, заговорил неторопливо, с мягким украинским акцентом. Коротко он объяснил, как должны действовать разведчики при форсировании Свири и какова последующая задача после захвата плацдарма.

— Разведчики пойдут, как всегда, впереди, — продолжал Осадчий свое небольшое наставление. — Не за будьте, основная задача разведчиков в наступлении — быть глазами и ушами дивизии. Слепого да глухого, пусть он будет богатырской силы, может побить даже карлик. Поэтому всегда думайте о дивизии. Если мы будем действовать в отрыве, погоды не сделаем, а вред можем наверняка принести, В горячке боя мы иногда об этом забываем. А это надо не только самим знать, но и другим разъяснять. И последнее: все добытые сведения немедленно передавать командиру. Запоздалому сообщению — грош цена.

Слабый свет из единственного оконца в блиндаже падал на решительные липа коммунистов, сидевших плечом к плечу, с автоматами на коленях. А тех, кто сидел в углу, вовсе не было видно. Блестели только их ордена и медали.

— Я верю вам, товарищи, как верю себе, — закончил Осадчий. — Вы знаете, в бою никогда не бывает легко. Но нам ли бояться трудностей, товарищи! Решительно и смело пойдем вперед. Не дадим опомниться врагу. Думаю, что коммунисты, как всегда, будут служить образном для остальных.

— Кто еще возьмет слово? — Быстрый взгляд Шумилина прошел по суровым лицам коммунистов. Ровное, спокойное дыхание их говорило, что они уверены в победе, что их не страшат ни холодные воды Свири, ни финские снаряды.

— Вопрос ясен, товарищ парторг, — сказал старший сержант Прокофьев.

— Какую же резолюцию примем? — И Шумилин сам ответил на свой вопрос: — Может быть только одна резолюция: разгромить финских фашистов. Возражений нет? Нет. Собрание считаю закрытым. Сейчас возвращайтесь в свои отделения, поговорите с бойцами, поднимите их боевой дух, поделитесь с молодежью своим опытом.

Нечто неповторимо прекрасное рождается в этих собраниях коммунистов перед боем. Они не шумны и не многословны. Основной докладчик и то занимает всего-навсего десять — пятнадцать минут. Но сплоченность, уверенность, которой заряжаются коммунисты, крепче любой брони, любой стали.

Когда Урманов пришел в свое подразделение, ефрейтор Дудин перечислял бойцам членов своей семьи от мала до велика.

— Скоро начнем, товарищ лейтенант? Сердце разрывается, — обратился Дудин к Урманову.

— Уже скоро, скоро, Дудин.

— Эх, были бы только живы!

— Вчера войска Ленинградского фронта взяли деревню Роккала, в шестнадцати километрах от Выборга! — радостно заявил Ликкеев. — В сороковом году меня там ранило, — добавил он.

— Товарищ лейтенант, вы не были в городе Мстиславе? Там протекает река Проня… Эх и красивая же… — прищелкнул пальцами белорус Соловей и задумчиво продолжал: — Почему-то не сообщают о боях, идущих там.

— Не падай духом, Соловей, скоро услышишь и о Проне.

— Товарищ лейтенант, а что-то уж очень неслышно воюют союзники?

— Ну как же, добились успехов, продвинулись на две мили в районе какого-то Телли-сюр-Селли, но города пока еще не взяли, — насмешливо молвил Джаббаров.

— В Телли-сюр-Селли они в калошу сели! — не вытерпел, съязвил даже добродушный Дудин.

— Они хотят свалить Гитлера консервными банками да черепашьими яйцами. Если бы не боялись, что Красная Армия одна победит Германию, они ни за что не высадили бы десант.

— Нет у них по отношению к фашистам настоящей ненависти, — заявил Дудин. — Я видел ихнего министра один раз в кино и понял его волчью душу…

— Правильно, — согласился Джаббаров, поглаживая шершавой ладонью приклад автомата. — У нас вот есть сказочка о двух шайтанах. О большом шайтане и о маленьком шайтанчике. Испокон веков известно, что шайтану нет ничего слаще, как испоганить душу человека. А для этого ему нужно забраться в нутро человека. Но большому шайтану не пролезть в рот, потому что он большой. Он и пользуется услугами маленького шайтанчика. Когда человек зазевается, он — раз! — и влетает ему в рот. Вот почему, — Галяви поднял указательный палец, — когда зеваешь, обязательно закрывай рот рукой! Если маленький шайтанчик проник в рот, человеку уже каюк. Он мутит, мутит его, пока человек сам не превратится в шайтана. По-моему, Дудин, — заключил Галяви, — и у того министра, когда он зевал, не было привычки закрывать рот рукой — и не один шайтанчик попал к нему в душу.

— Ох и язык у тебя, Галяви! — подал реплику Прокофьев. — Живи ты где-нибудь в капиталистической стране, тебя повесили бы на первом попавшемся столбе.

— Руки коротки! — отрезал Джаббаров и, приподнявшись, стал смотреть в сторону Свири.

С комсомольского собрания вернулся младший сержант Касаткин. Он попросил у лейтенанта разрешения провести небольшую беседу с бойцами.

— Давай, давай, агитатор, садись в середку, вот здесь, чтобы все слышали, — предложил кто-то, уступая Касаткину место на трухлявом пеньке.

Касаткин вытащил из кармана давно знакомый бойцам блокнотик и обвел всех своими серыми мягкими глазами. Он мог на память цитировать и Пушкина, и Горького, и Маяковского. Но больше всего он любил строить свои беседы на местном материале, считая его более доходчивым.

— Товарищи, — сказал он ровным, приятным голосом, — во вчерашнем номере газеты «Ватан учун сугышка» [27] «В бой за родину» (красноармейская газета Карельского фронта). на татарском языке напечатано письмо отца нашего ефрейтора Галяви Джаббарова…

Бойцы с явным интересом повернули головы в сторону, где устроился, как именинник, Галяви Джаббаров. Вчера он показывал всем газету, и радости его не было конца. Кроме письма была напечатана семейная фотография: его отец, в черной тюбетейке, мать, в белом, повязанном по-татарски платке, и младшая сестренка. Это письмо и карточку Галяви получил еще месяц назад. В те дни к ним приходил корреспондент из газеты. Он заинтересовался письмом, переписал его, а фото переснял и уехал. Галяви так и не понял, что тот хочет сделать с письмом его отца. Таких писем на фронт идут миллионы, — разве они интересны для других? Когда же он показал уже напечатанное в газете письмо отца Касаткину, тот живо заинтересовался.