Абдурахман Абсалямов - Орлята

— Переведи-ка на русский язык… Замечательное письмо! — заметил Касаткин, когда Галяви кончил перевод. — Такое письмо имеет общественное значение. Правильно сделали, что напечатали. И мы прочтем его по-русски нашим бойцам.

Письмо начиналось традиционными словами: «Хат башы яз карты» — «Мы пишем тебе и ждем твоего ответа». А в четырех уголках вкось были написаны четверостишия, в которых выражались любовь, пожелание быть здоровым и сожаление, что это письмо счастливее тех, кто его пишет, потому что оно увидит адресата. Дальше передавались поклоны отдельно от каждого члена семьи, поклоны по числу звезд на небе, по числу листьев в лесу. После этого шло подробное описание колхозных дел — как, не жалея своих сил, они работают в колхозе, чтобы обеспечить Красную Армию хлебом. В конце отец обращался к сыну-солдату. Это место Касаткин прочитал дважды.

— «…Сын мой, ты пишешь, что был ранен. Батыр без ран — разве батыр? Ты пишешь, сын мой, что снова вернулся в свою часть, к своим друзьям. Очень рад. Человеку легче среди друзей. Ты сообщаешь, сын мой, что у тебя друзья русские, украинцы, карелы и сыны других народов. Всегда слушай старших товарищей и не отрывайся от них. Один прутик может сломать и ребенок. Но связанные вместе прутья кто сломает? Узел, сын мой, не завязывается и не развязывается одной рукой. Ты пишешь, сын мой, что вы воюете против немецких и против финских фашистов. Что белая собака, что черная — все собака. Так бейте беспощадно тех и других, чтобы искоренить навсегда это поганое фашистское семя. Фашисты хуже чумы. Они могут, если их не одолеть, загубить весь мир.

Сын мой, будь смелым в бою и воюй с оглядкой. Не забудь — у врага четыре глаза. Если тебе, сын мой, придется туго, помни слова нашего народа: «Даже если твой рот полон крови, и тогда не подавай вида врагу».

Касаткин кончил читать.

Урманов тихо зашагал в другой конец траншеи. Солнце уже взошло, над Свирью рассеивался легкий ночной туман. Издалека наплывал все усиливающийся гул, и вскоре над головой пролетели, ревя моторами, наши бомбардировщики, штурмовики, истребители. Немного спустя северный берег Свири окутало черным дымом, и в воздух полетели вперемешку с дымом и комьями земли массивные обломки финских укреплений.

— Началось! Началось! — восклицал Галим, обняв за плечи откуда-то взявшегося санитара Березина.

Березин протянул ему листок бумаги.

— Что такое?

Санитар закричал ему в ухо:

— Военврач дала.

Урманов жадно пробежал записку:

«Галим! В эту грозную и торжественную минуту хочется мне быть рядом с тобой. Вы первыми переправляетесь через Свирь. Я беспокоюсь за тебя и горжусь тобой. Будь невредим, милый.

Мунира».

У него даже дух захватило. Он глядел на кипевший от артиллерийских разрывов противоположный берег Свири и в нем крепла уверенность, что он войдет в этот огненный ад без колебания и останется жив.

Поцеловав записку Муниры, он спрятал ее в нагрудный карман и побежал к своим бойцам.

Не успел отгреметь гул тысячи орудий, «катюш» и минометов, от которых сотрясалась земля, как в воздухе вновь показались сотни самолетов. Они шли волна за волной, и от невиданных бомбовых ударов вражеский берег словно поднялся на дыбы. Одновременно танки и самоходные орудия, выйдя из укрытий, подошли вплотную к берегу и тоже открыли ураганный огонь по неподавленным огневым точкам белофиннов.

Финны растерялись перед стремительной и внезапной силой, которая заставляла взлетать в воздух железобетонные, строившиеся годами и обошедшиеся в миллионные суммы укрепления. Они сидели в своих подземных казематах, оглушенные, растерянные. Вокруг все трещало и рушилось. Ни железо, ни бетон не в состоянии были выдержать мощный огонь советской артиллерии.

Настал самый решительный и трудный момент — форсирование Свири. Горячий подтянутый Ростов — теперь уже командир полка — давал бойцам последние указания. В густых зарослях около лодок стоял передовой отряд разведчиков Урманова. Ростов, в такой же, как и солдаты, каске, подошел к ним. Операция очень рискованная. Кто знает, что ждет первых смельчаков на том берегу? Да и доплывут ли они? Была бы темная ночь. А тут все как на ладони. Конечно, Ростов готов был бы сам пойти с головным отрядом. Но он отдавал себе отчет, что этого делать нельзя. Он должен распоряжаться боем отсюда. Он отвечает за переправу всех своих батальонов, он обязан, если понадобится, прикрыть огнем первые шеренги высадившихся бойцов…

Разведчики в сосредоточенном молчании смотрели на тот берег за широкой водной гладью. Да не только они, а десятки тысяч бойцов и офицеров в эту минуту только ждали команды, устремив нетерпеливый взгляд на северный берег Свири. Все уже были в полной боевой готовности. Крепко привязанные пулеметы, орудия, минометы стояли на плотах и понтонных лодках.

Ростов краешком глаза посмотрел на часы и дал команду разведчикам и саперам начинать переправу.

— В лодки! — приказал Урманов и первый прыгнул в одну из лодок.

Вслед за ним сели Шумилин, Дудин и связист Шагиев с катушкой. Лодки быстро отчалили. Заверещала катушка, с нее разматывался стальной провод, который должен был немедленно соединить правый берег с левым.

Как только лодки показались из зарослей, финские тяжелые минометы разом обрушили на них сосредоточенный огонь. И плохо пришлось бы разведчикам, если бы артнаблюдатели тут же не засекли и не передали нашим батареям координаты финских минометных батарей. Финны даже не успели дать второго залпа, как их накрыли снаряды наших дальнобойных орудий.

Между тем лодки, маневрируя между разрывами, уходили все дальше. Река опять бурлила многочислен ными фонтанами — это рвались снаряды дальнобойной артиллерии финнов. А в небе метались финские и советские самолеты. Там шел яростный воздушный бой.

Урманов оглянулся Все его лодки отчалили от берега. Он крикнул что-то, но грохот заглушил его голос.

Лодки доплыли до середины реки и попали под прямой обстрел финских орудий и пулеметов, установленных на высоком берегу.

— Нажать на весла! — приказал Урманов.

Спасение было только в стремительности. И вдруг послышались знакомые слова.

— Молодец Касаткин! — узнал его голос Шумилин.

Лодка, где находился Касаткин, дала течь. Кто-то закричал:

— Тонем!

Сержант Прокофьев погрозил пальцем заробевшему молодому бойцу и принялся с неистовой энергией вычерпывать воду каской. Но она все прибывала, лодка оседала глубже и глубже. Вот тут-то Саша Касаткин и запел. Прокофьев звонко подтянул. И понеслась над рекой родная песня, подхваченная всеми атакующими.