Абдурахман Абсалямов - Орлята

Потом первое посещение анатомички. Профессор рассказал им, что она построена сто лет назад, что когда-то здесь учились при свете обыкновенной керосиновой лампы — она еще и теперь свисала с потолка, напоминая летучую мышь, — но это не мешало русской медицинской науке делать великие открытия. Сейчас же перед советской медицинской наукой стоят такие задачи, какие не стояли перед мировой медициной на протяжении всей ее истории. И они должны помнить и готовить себя к этому.

Степенные, бородатые медики в очках и замысловатых мундирах, казалось, строго следили с портретов за каждым шагом и движением Муниры. Улыбка поневоле сбежала с ее лица. Она долго с трепетом разглядывала скелеты, препарированные человеческие органы и другие экспонаты.

А теперь работа в анатомичке для нее так привычна. Она даже выделяется среди других девушек-студенток своей решительностью и отсутствием излишнего чувства брезгливости. Тут она уступит разве только Тане. Но но пытливости и настойчивости они, пожалуй, равны.

Таня Владимирова училась в том же институте, что и Мунира. Они даже оказались в одной группе и были теперь почти неразлучны: вместе слушали лекции, вместе возвращались домой, а раньше и вместе готовились к занятиям и семинарам. Но с тех пор как Таню избрали комсоргом факультета, это случалось все реже и реже.

До войны они много занимались спортом. Обе были хорошими спортсменками, но разного темперамента. Некоторые, особенно сложные, упражнения на турнике получались лучше и грациознее у Муниры, но у нее не было Таниной неутомимости и выносливости. Когда они катались на коньках по речному льду, Таня больше всего любила мчаться по прямой, вперегонки с ветром, а Муниру и здесь тянуло выделывать сложные фигуры. Когда они выходили на лыжные вылазки, Таня предпочитала тренировать себя на длительные расстояния и скорость, Мунира же любила кататься с гор и обязательно прыгать с трамплина.

Таня была инициатором организации кружка парашютистов в институте.

— Товарищи! — говорила она. — Это же первая необходимость для врача. Мы должны быть готовы оказывать помощь больным в любых условиях.

Мунира поддержала ее, и вскоре они стали активными членами кружка, мечтая о том, когда им впервые придется прыгнуть с самолета. Но времени было так мало, что вскоре Мунира забыла и думать о кружке. А у Тани по-прежнему хватало и на это время.

Погруженная в свои мысли, Мунира не заметила, как очутилась у квартиры Владимировых.

Дверь открыла Капитолина Васильевна.

— Что случилось, Мунира? — испуганно спросила она, удивленная таким поздним приходом.

— Ничего, просто пришла, если разрешите, к вам ночевать. Одной тоскливо стало.

— О чем говорить, девочка! Сама знаешь, мы тебе всегда рады.

Таня и Мунира устроились на одной постели. Свет был потушен. Дом дрожал — где-то близко проходила колонна антомашин, а может быть, и танков. От легкого колыхания занавесок на стене и потолке двигались узорчатые тени.

— Тяжко у меня на душе, Таня, — вдруг пожаловалась Мунира. — Все думаю, жду… И может быть, напрасно.

— Ты о Галиме? — тихо спросила Таня.

Мунира, не отрывая глаз от узорчатых теней, движущихся на потолке, так же тихо ответила:

— Ни одного письма!.. Может быть, забыл давно…

Мунира рассказала Тане, что неделю тому назад отправила Галиму еще одно длинное письмо. И последнее, написала она, если и на этот раз не будет ответа. Ежедневно, уходя в институт и возвращаясь домой, она тянет руку к почтовому ящику. Там бывают письма от родных, изредка от отца. И хотя бы одно от Галима! А тут, словно соль на рану, Кашиф с его языком гадюки. Говорит, Галим, верно, давно нашел себе на фронте новую подружку. Там девушек — хоть пруд пруди. Мунира, конечно, понимает, что это злоба и ревность; она сказала Кашифу, чтобы его ноги больше не было в их доме. А все же на сердце остался какой-то нехороший осадок.

— Не выношу людей, — сказала Таня, стукнув кулаком по подушке, — которые сами не верят в настоящую, большую любовь и у других стараются загрязнить это чувство. Разве можно в вашей с Галимом любви хоть на минуту сомневаться?

От этих слов Мунире стало больно и стыдно за себя…

Но скоро Мунира простилась и с Таней Владимировой.

Таня прибежала к ней рано-рано утром — Мунира еще спала. Щеки у Тани раскраснелись, глаза блестели.

— Что это с тобой?

— Бежала… Послушай, как сердце бьется.

Таня присела на край кровати и, поправляя растрепавшиеся волосы Муниры, что-то уж очень внимательно заглянула г, карие глаза подруги.

— Мунира, ведь не смогла бы ты долго сердиться на меня, правда? — внезапно спросила она.

Мунира села на кровати и, не понимая, к чему клонит подруга, пробормотала, еще сонная:

— Танечка, что за странный вопрос?

По радио передавали сводку. Фашистско-немецкое командование, не считаясь с огромными потерями людьми и вооружением, бросает в бой все новые и новые части.

Девушки молча выслушали диктора, потом разом вздохнули.

— Всё идут ведь. Сколько это будет продолжаться? — сказала Таня и задумалась. Она смотрела на подругу, а мысли ее были далеко-далеко.

Мунира стала прибирать постель.

— Мунира, — нерешительно начала Таня, — я ведь пришла проститься с тобой. Я… уезжаю.

— Куда? — не поняла всей серьезности сказанного Мунира.

— Пока в Ульяновскую область… Там формируется новая часть.

Только сейчас дошло до Муниры, о чем идет речь. Она бросила полотенце, которое взяла было, чтобы идти умываться, и быстро повернулась к Тане. Лицо ее то краснело, то бледнело.

— Почему же ты раньше не сказала об этом ни звука? Как тебе не стыдно уезжать одной? — с жаром накинулась на подругу Мунира.

— Получилось неожиданно… — оправдывалась Таня. — Меня вызвали и спросили, хочу ли я идти добровольцем. Я сказала — да!

— Так что же ты там обо мне-то слово не замолвила? — почти с отчаянием выкрикнула Мунира.

— Я говорила…

— Ну?

— Им нужны…

— Что «им нужны»?.. — не унималась Мунира, — Нет! Это не по-дружески, это нечестно.

Глаза Муниры были полны слез. Чтобы не сказать более резких слов, она прикусила губу и отошла к окну.

— Я знала, что ты будешь огорчена, — сказала Таня с волнением. — Прости меня, но я сделала все, что могла. Я не виновата, если ничего не вышло.

Она обняла Муниру и тихо, ласково сказала:

— До свидания, Мунира! Мне пора!

При этих словах обида Муниры улетучилась, как дым. Она обвила руками шею Тани.

— Все-таки, Танюшка, ты, сколько можно на войне, береги себя. Слышишь? — прошептала она.

Так они расстались. С тех пор Таня пропала, как в воду канула. Не было вестей ни от отца, ни от Галима. Хафиз, Наиль, Ляля и Хаджар разъехались в разные стороны. Ляля, по намекам, где-то около Волхова, Хафиз — в Куйбышеве, Наиль — около Смоленска, Хаджар — на Украине.