Абдурахман Абсалямов - Орлята

— Звонил, но не велел будить. Вы ведь спали всего час.

— И все-таки надо было разбудить! — сказал недовольно Хафиз и вдруг где-то рядом, в ходах сообщения, услышал голос Абросимова, оживленно разговаривавшего с кем-то.

Одернув шинель и поправив пилотку, Гайнуллин побежал в ту сторону.

— Ну, командир батареи, говори — какой сон видел? — встретил его шуткой Абросимов.

Хафиз начал было официальный рапорт, но Абросимов остановил его:

— Знаю, все знаю. Сам все осмотрел. — Кивнув головой на запад, он продолжал, но уже иронически: — Ты еще не слышал новость? Фрицы собираются сегодня же сбросить нас в реку. Наши разведчики приволокли ночью гитлеровского обера. Он-то и поведал нам эту новость. Гитлер дал приказ обрушить на нас семь дивизий, пятьсот танков и сотни самолетов. — Абросимов прислушался к бормотанию, долетавшему со стороны немецких окопов, и добавил серьезным тоном: — Шутки в сторону, комбат. Сегодня, видимо, придется очень жарко. Да только… — он глубже надвинул на лоб каску, — нет такой силы, которая бы сдвинула нас отсюда.

Помни, мы должны врасти в эту землю, всеми корнями души врасти.

— Слушаю, товарищ гвардии майор!

— Вот и весь мой разговор, комбат. Я не мастак агитировать на словах. Сейчас иду на первую батарею.

За короткое время Хафиз успел искренне полюбить Абросимова. По мере осложнения боевой обстановки для него все яснее выступали боевые качества командира дивизиона. И Хафиз старался во всем походить на него. После ранения нового командира полка командование полком перешло к Абросимову, и с этих пор он дни и ночи проводил в дивизионах и батареях. Даже бывалые фронтовики удивлялись ему: «Абросимов может неделями не спать».

Тишину утра разорвал первый вражеский снаряд. Потом второй, третий… А через минуту все загудело, застонало, задрожало от огня, открытого с обеих сторон. Батарея Гайнуллина стояла на одной линии с пехотинцами. Поэтому для корректировки огня не приходилось выдвигаться вперед. Из своего окопа он ясно видел наступающую вражескую пехоту и танки и тут же приказал обрушить на них всю огневую силу батареи. Несколько раз звонил Абросимов, повторяя одно: «Снарядов не жалеть!»

Немецкие цепи то откатывались назад, то вновь устремлялись вперед. Перед позициями батарейцев вырастали горы вражеских трупов, с каждой минутой увеличивалось число разбитых и сожженных танков и самоходных орудий. Среди беспрерывного гула орудий Хафиз и не заметил, как день начал клониться к вечеру. Немцы не прекращали своих атак. Не считаясь ни с какими потерями, они вводили в бой все новые и новые роты, батальоны, полки. Одновременно не ослабевал и натиск их танков и авиации.

Полузаваленный землей, наблюдал Хафиз из своего окопа за ходом боя. Подползший к нему ординарец доложил:

— Товарищ лейтенант, во втором взводе осталось одно орудие и три бойца, в третьем…

Хафиз не дослушал:

— Драться до последнего снаряда, до последнего человека!

Ординарец уполз обратно к орудиям. Хафиз остался в своем разбитом окопе. Он то подавал команду, то сам стрелял, когда это было нужно, из ручного пулемета по наседавшим фашистам.

Сквозь грохот выстрелов и разрывов до его сознания доносился иногда свист Степанова или выкрики Золотова, стреляющего прямой наводкой:

— Враки, не пройдешь!..

— Здесь советские артиллеристы стоят!..

Потом грохот сливался в сплошной гул, и ничего нельзя было услышать, понять, увидеть.

Золотов вытер пот со лба и вдруг, покачнувшись, схватился за голову. По пальцам заструилась теплая кровь. Но тут раздалась очередная команда, и Золотов дернул окровавленной рукой затвор. Бронебойный снаряд летел со свистом — еще один танк остановился с перебитой гусеницей.

В воронке от снаряда Хаджар перевязывала Золотова.

— Вы сумеете сами переправиться на тот берег, Иван Пантелеймонович? — спрашивала она, стараясь перекричать гул взрывов.

— На тот берег? Нет, дочка, ты не обижай меня. Бомбардир Золотов никуда отсюда не уйдет… Да кончай ты скорей перевязку!

— Готово!

— Вот за это спасибо, дочка. Пойду к своему орудию.

Хаджар лишь молча покачала головой ему вслед и стала пробираться к другим раненым По ней дважды выстрелили из автомата. Девушка прижалась к земле и, повторяя про себя, точно заклятие: «Не попадет, не попадет, не попадет», в следующее мгновение уже скатилась в окоп. Каска с нее слетела, на голову посыпалась земля и мелкие камешки. С минуту она посидела, тяжело дыша, на дне окопа. Потом провела рукой по лицу: кровь! Она вытерла руку полой шинели и опять провела ею по лицу. Нет… зто чужая кровь.

Рядом с ней, лицом вниз, лежал боец. Хаджар пощупала пульс — не бьется.

— Сестра-а-а!.. Помогите!..

Хаджар подняла голову, чтобы посмотреть туда, откуда послышался крик, но тут мощный взрыв всколыхнул землю. Наверно, взорвались ящики со снарядами, Хаджар осыпало землей, к ногам ее упал покореженный ручной пулемет.

— Сестра-а…

Хаджар, тесно прижимаясь к земле, быстро поползла ко второму орудию. Над ее головой роем жужжали пули.

— Товарищ лейтенант, — послышался на этот раз дрогнувший голос опять очутившегося около Хафиза ординарца, — второй взвод погиб полностью…

В ту же секунду одно из орудий второго взвода открыло огонь. Командир батареи недоуменно посмотрел на ординарца и не то с укоризной, не то с радостью произнес:

— Нет, не погиб взвод… живет…

В окопах показался комиссар. Лицо его под каской выглядело особенно бледным и худым, усы казались длиннее. Когда война докатилась до Волги Петр Ильич вернулся в свою часть. Врачи долго не давали своего согласия на выписку, но, измученные его настойчивыми просьбами, махнули наконец рукой и, сделав пометку: «Выбыл по собственному желанию», отпустили его. Лежать в такие решающие дни в госпитале было для него просто невозможным.

— Как дела, артиллеристы? Снарядов достаточно? — спросил он, остановившись около командира батареи.

— Снарядов достаточно, товарищ комиссар, люди вот выбывают…

— Людей нам пока ждать неоткуда, придется обходиться своими силами, что имеются налицо. Сколько у тебя человек?

Подошел связной, побывавший на позиции второго орудия, и доложил, что расчет, за исключением раненого наводчика, погиб. Комиссар нахмурил брови, подумал мгновение, потом резко спросил:

— Где у вас ездовые?

— Трое у лошадей, остальные в расчетах.

— У лошадей хватит одного, двоих поставить к орудиям!

— Есть, товарищ комиссар.

— А я не забуду о вас, постараюсь раздобыть людей, Только помните: назад нам дороги нет.

— Так-то оно и лучше, товарищ комиссар, скорее вперед пойдем, — хмуро улыбнулся связной.

Белозеров перевел взгляд своих суровых глаз на говорившего, и они вдруг потеплели.