Абдурахман Абсалямов - Орлята

С первых же минут нового немецкого наступления стало ясно, что натиск противника продлится недолго. Инициатива неуклонно переходила в наши руки.

— Баста! — крикнул Верещагин, когда была отбита последняя атака. — Больше не сунутся. А придет время — мы двинемся на них. Ох, как двинемся! Печенга испокон веков была русской и русской останется!

Расправив грудь, Верещагин дышал во всю мощь своих легких. Лицо его было усеяно капельками пота, от бритой головы шел пар. Рукав тельняшки был порван, по поясу топорщились гранаты. В руке Верещагин все еще сжимал автомат. Как литая, высилась его огромная фигура во впадине между двумя вершинами, напоминавшими верблюжьи горбы. Вдруг у одного из убитых врагов ему бросилась в глаза какая-то надпись на правом рукаве.

— «За Крит и Нарвик», — нагнувшись прочел по-немецки Верещагин. — Да-а… — задумчиво протянул он, рассматривая врага. — Здесь тебе не Крит и не Нарвик. Здесь советская земля. Так здесь встречают непрошеных гостей.

Верещагин поднял валявшийся в стороне автомат убитого и повертел в руках.

— Хотели нас автоматами да танками запугать? А того не уразумели, что не автоматы — будь они самые что ни на есть усовершенствованные — и не танки приносят победу. И когда только поймет это ваша безмозглая фашистская башка?..

Верещагин прыгнул в глубокую траншею, выдолбленную в камнях, и пошел к вершине горы. Под его тяжелыми ботинками звенели пустые гильзы.

Уже на вершине Верещагин натолкнулся на Урманова. Сдвинув каску далеко на затылок, Галим привалился к стене траншеи. Перед ним на бруствере лежали гранаты, стоял ручкой пулемет. Стеганый ватник его в нескольких местах висел клочьями, — видно, задели осколки или пули. Дышал он с каким-то хрипом — и Верещагину показалось, что в нем еще не утихла ярость боя, — но глаза его смотрели так, как смотрят они обычно у людей, ушедших в свои мысли.

— Что задумался, братишка? — положил Верещагин руку на плечо друга. И, показывая вниз, на освещенное косыми лучами заходящего солнца подножие горы, где лежали сраженные враги, сказал одобрительно: — Хорошо воевал…

— Не о том я думаю сейчас, Андрей, — отмахнулся Урманов. — Я вот стою… Да ты посмотри, как красивы эти вершины! Какой простор! А знаешь, ведь это — золотые горы. Несметные сокровища здесь. Одного никеля миллионы тонн. А сколько угля… драгоценных металлов…

Забыв, где он, выключившись сознанием из смертельной опасности, Урманов говорил мечтательно, устре мив взгляд к снежным, ослепительно сверкавшим под солнцем горным вершинам:

— Знаешь, Андрей, я представил то время, когда на эти горы поднимутся исследователи. Какой-нибудь молоденький геолог направит свою трубу как раз туда, куда смотрит сейчас мой пулемет… Большое будущее у этого края. Изрежут люди горы шахтами, в долинах вырастут города.

— Дельные у тебя мысли, братишка, хозяйские. Несомненно, оно так и будет, — сказал Верещагин.

Солнце село. Все вокруг окутала тьма. Со стороны противника стали явственней доноситься стоны раненых. Так они будут стонать, пока не испустят последнего вздоха. Фашистские вояки не выйдут подобрать своих раненых. Ночью они не высовывают носа из окопов — боятся наших разведчиков.

При свете ракеты перед друзьями возник на мгновение силуэт ротного старшины.

— Кто здесь?

— Главстаршина Верещагин.

— Здорово, Андрей. А еще кто? Вроде Урманов?

— Я.

— Идемте, обед принесли.

Только сейчас они вспомнили, что около суток не брали в рот съестного. Идя за старшиной, Верещагин по привычке балагурил:

— Только ради тебя, старшина. А так сегодня мы сыты по горло, наглотались и первого, и второго, и третьего…

Ели они, прислонившись спиной к гранитным валунам.

Прошла неделя — гитлеровцы не проявляли никакой активности. Наблюдатели и разведчики докладывали, что противник по всему фронту сооружает фортификационные укрепления.

— Фашисты зарываются в землю!

— Долбят камень, бандиты!

Весть эта в одно и то же время и радовала и беспокоила.

— Отучили наступать, — говорили одни.

Другие, более нетерпеливые, горевали, что зря, дескать, дают гитлеровцам возможность укрепляться.

— Эх… наступать бы… Как раз теперь-то и время бить Адольфа. Схватить бы его за глотку — и делу конец…

Начались дни стабильной обороны. Время от времени со стороны противника будто нехотя потрескивали пулеметы да изредка где-то позади наших траншей ложились шальные снаряды. Зато по ночам на переднем крае противника не смолкали автоматные очереди. Это стреляли немецкие посты. «Для храбрости», — посмеивались наши бойцы. Гитлеровцы панически боялись темных ночей, когда за каждым камнем им чудился русский разведчик. А ночи стояли длинные и, как нарочно, темные что деготь. Вытянутую вперед руку тут же поглощал мрак, и самый острый глаз не мог различить ее. В такие ночи над сопками от края до края, на протяжении всего фронта, висели бледные гирлянды немецких ракет.

Зато с каждым днем усиливалась активность наших подразделений. В землянках, наподобие ласточкиных гнезд прилепившихся к горам, бойцы с чувством удовлетворения читали приказ командования:

— «…Не давать захватчикам ни минуты покоя. Уничтожать их изо всех видов оружия, разрушать их укрепления. Наступающая полярная ночь — не преграда советским бойцам. Ночь — подруга смелых воинов…»

Вели прицельный огонь наши батареи. При малейшем движении врага открывали ураганный огонь пулеметы. Но особенно встревожило немцев появление кочующих минометов. Их отвесный огонь в условиях горной местности был наиболее опасен. В минуты затишья раздавались хлопки снайперских винтовок.

— Никак, еще один фашист отправился на тот свет с приветом от Гитлера? — спрашивал какой-нибудь шутник товарища, слушая повторяющееся в горах эхо выстрела.

Надвигалась полярная зима. Но теперь она уже никого не страшила. Бойцы знали, как вести себя с этой суровой гостьей, и встречали ее во всеоружии. Но совсем неожиданно бригаду сняли с передовых позиций. Толки шли разные.

— Переводят во второй эшелон, на отдых, — говорили одни.

— Перебрасывают ближе к центру. Там скоро нужны будут войска — наступать на пятки удирающим любителям чужого «жизненного пространства», — высказывали предположение другие.

— Не иначе как на Ленинградский фронт отправляют… Пойдем там в наступление, — по-своему соображали третьи.

Но точной причины не знали даже и тогда, когда бригада выступила в поход.

Разведчики тронулись последними, уже глубокой ночью. Позади то и дело взвивались ракеты; как обычно, давали пулеметные, автоматные очереди ночные вражеские посты. Урманов вдруг остановился и тихонько сказал: