Абдурахман Абсалямов - Орлята

Мунира ждала его на лестнице. Мансур Хакимович не сразу узнал дочь. Он оставил ее тоненькой, цветущей, веселой девушкой в легком платье, а теперь перед ним стояла молодая, в военной форме женщина. В лице Муниры появилась новая черточка, оно стало более волевое, и вокруг темно-карих глаз обозначились едва заметные морщинки. «Недосыпает, бедная», — отметил Ильдарский про себя.

Ему стало горячо от пронзившего сердце отцовского чувства. С бережной лаской он обнял и поцеловал дочь.

— Знаешь, кто дал мне твой адрес? — улыбнулся Ильдарский. — Товарищ Жданов!

— Андрей Александрович! — воскликнула Мунира.

И, заново переживая то, что пережила в тот памятный день, она рассказала отцу, как после тяжелого артиллерийского налета посетил их госпиталь товарищ Жданов, сколько внимания и души проявил он к раненым, да и к ней, Мунире. Не забыла, конечно, упомянуть и о награде.

Мунира осторожно, стараясь не выдать своего волнения, спросила отца, не знает ли он «случайно» разведчика Урманова, Галима… Он служит в его бригаде… это ее, Муниры, школьный товарищ.

— А что мне будет за это? — уже надевая шинель, ответил вопросом на вопрос Мансур Хакимович.

— Ах, какой ты, право! — покраснела Мунира. — Ну, просто хочу знать о друге детства.

Когда отец сказал, что Галим приехал с ним в Ленинград, по лицу девушки разлилось такое радостное смятение, что, не спеши так Ульдарский, он легко разгадал бы тайну дочери. Но Мансур Хакимович лишь г. Робещал — «если это доставит ей удовольствие»— приехать вечером с Урмановым.

…И теперь, глядя на заснеженную улицу, на большие серые дома, Ильдарский все еще мыслями был с дочерью.

Тишину разорвал телефонный звонок. Послушав, Урманов передал трубку комбригу.

— Полковник Ильдарский слушает. Понимаю… Я готов. Выезжаю.

Положив трубку, полковник приказал приготовиться и Урманову.

— Возьми автомат, — добавил полковник, — на передовую поедем. А ведь я успел побывать у Муниры, — уже в дверях поделился он с Урмановым. — О тебе спрашивала. Вечером вместе съездим к ней.

И вот они уже опять мчатся по ленинградским улицам, с незнакомым майором в качестве сопровождающего. Не успел Галим подивиться — неужели они так, на машине, и на передовую въедут? — как она, резко затормозив, остановилась в одном из переулков за городской заставой.

— Доехали! — сообщил майор. — Вот за теми домами, — показал он чуть вперед, — начинается передовая.

На переднем крае они задержались дольше, чем думали. Командир дивизии, небольшого роста, с седой головой и нависшими черными бровями генерал, не скрывая гордого удовлетворения, долго водил полковника по лабиринту траншей, подробно показывая свое хозяйство. Все здесь было иначе, чем в Заполярье, крепче, мощнее и до предела насыщенно огневыми средствами.

— Как противник? — коротко осведомился Ильдарский.

— Злится, — ответил генерал и, усмехнувшись, до бавил: — Однако прежнего нахальства уже нет. Отучили. Больше палит по мирным домам.

Взгляды Ильдарского и Урманова невольно устремились на разбитые вражескими снарядами каменные громады.

Долго и любовно говорил генерал о своих артиллерийских позициях. Все орудия стояли в особых укрытиях, из которых, по мере надобности, с молниеносной быстротой выкатывались для стрельбы.

После осмотра переднего края генерал пригласил полковника к себе. Галим остался у разведчиков, расположившихся глубоко в земле, в просторном сводчатом помещении. Они расспрашивали его о суровом Заполярье. Галима же интересовало, как добывают ленинградские разведчики «языка». Тут собеседники Галима посмотрели в дальний угол.

— Жалко будить ребят, — сказал один из них, — они б тебе свеженький случай рассказали: только сегодня ночью приволокли фрица.

Если бы говорившему пришло в голову назвать фамилию командира действовавшего ночью отделения, Галим узнал бы, что в том дальнем углу отдыхает его дружок, неугомонный мечтатель Ильяс Акбулатов. Но бывает иногда в жизни такое — товарищей отделяет друг от друга всего несколько шагов, а они даже и не подозревают об этом.

В гостиницу они вернулись уже затемно, и только собрались ехать к Мунире, как полковника срочно вызвали в штаб фронта. Галим нетерпеливо ждал его, надеясь попасть к Мунире еще сегодня. Но прошел час, два, три, а полковника все не было. По радио объявили воздушную тревогу — начался ночной налет немецкой авиации.

Полковник вернулся только на рассвете. Отказавшись от ужина, он повалился на постель, попросив Урманова разбудить его через два часа.

В эту ночь Галим не сомкнул глаз — Мунира была почти рядом, а он все не мог увидеть ее; между тем каждый час грозил вновь и надолго разлучить их.

Урманов разбудил полковника, как он приказал, — ровно через два часа. Приняв душ и наспех проглотив стакан крепкого, как деготь, чая, Ильдарский снова отправился в штаб. Уже на пороге он сказал Урманову:

— Хочешь, сходи к Мунире. Я тоже во что бы то ни стало постараюсь урвать свободную минутку, чтобы еще раз повидаться с ней. Ну, а если уж не смогу, в половине четвертого будь здесь. Возможно, уедем. — И дал Галиму точный адрес Муниры.

Не успел полковник закрыть за собой дверь, как Галим уже стоял перед зеркалом, одергивая шинель. Еще через минуту он шагал по улице.

Мостовая и тротуары чуть не по колено завалены были выпавшим за ночь снегом. Путь часто преграждали целые торосы смерзшегося щебня и обломков. «Совсем как на Северном полюсе», — подумал Галим. То тут, то там громоздились безжизненные трамваи и автобусы, будто смертным покрывалом прикрытые белой снеговой шапкой.

Из-за обрушившихся стен улицы местами были труднопроходимы. Тянувшие за собой маленькие санки, изможденные, укутанные во что придется до самых глаз ленинградцы привычно обходили завалы, и по их лицам нельзя было понять, результат ли это сегодняшней ночной бомбежки или давнишние разрушения. На санках везли — кто плещущуюся в детской ванне воду, кто гробик, кто укутанную одеялами обессилевшую старуху.

Мимо Галим а тихо прошла, прижимая к груди ребенка, совсем молоденькая женщина. Галим обернулся ей вслед. Теперь она стала, прислонившись спиной к железной решетке ворот, и вдруг медленно сползла на снег. Ребенок откатился в сторону и заплакал. Галим подбежал к ним одновременно с оказавшейся тут же пожилой женщиной.

— Что с ней? — тревожно спросил он.

— Умерла… с голоду. Из нашего дома… — И, взяв ребенка на руки, женщина вошла в ворота.

Галима даже качнуло. Немало видел Галим смертей. Смерть боевого товарища, только что шагавшего с тобой рядом, всегда оставляет в душе неизгладимый след. И все же то была гибель воина, державшего в руках оружие. Но смерть от голода молодой матери, оставившей беспомощного ребенка… Галим невольно крепче сжал автомат.