Абдурахман Абсалямов - Орлята

На одной из улиц Выборгской стороны Галима остановил старик, несший пустое зеленое ведерко. Металлическая пыль, пропитавшая поры его лица, натруженные узловатые руки — все говорило о том, что перед Галимом стоял рабочий.

— Как там дела, сынок? — спросил осиплым голосом старик. — Хватает снарядов?

Он, верно, подумал, что Галим с переднего края.

— Снарядов достаточно, дедушка. Я, правда, не с этого фронта, но уже побывал на здешних передовых.

— И еще дадим. Пусть не думает фашист!.. Город Ленина еще не так покажет себя, — говорил старый рабочий. — Ты не слыхал, как северный народ охотился в старину на белых медведей? Сгибал кольцами китовые усы, замораживал их в сале и бросал на медвежьей тропе. Медведь проглотит кусок сала, и, когда оно растает, ус распрямляется и начинает рвать медведю внутренности. Вот так-то и Гитлеру еще станет поперек глотки наша ленинградская косточка.

Привычка разведчика все подмечать не покидала Галима и в городе, хотя здесь от него этого и не требовалось. Разговаривая с рабочим, он обратил внимание, что окна подвалов и первых этажей превращены во многих домах в бойницы. «Город-фронт», — читал он в газетах о Ленинграде. Теперь он видел это своими глазами.

Неожиданно начался шквальный артобстрел. Старик втолкнул Галима в подъезд, из которого только что вышел. Снаряды падали часто и близко. Они рвались гулко, как в пустом доме. Одновременно началась бомбежка с воздуха. Свист снарядов, вой бомб, глухие выстрелы зениток — все слилось в такой оглушающий грохот и гул, что казалось, рушится весь город.

«Как-то там Мунира?» — точно раскаленной иглой засверлило в мозгу Галима. Эта мысль до того мучила его, что, простившись со стариком рабочим, напрасно пытавшимся удержать его, он выскользнул за дверь и, пригибаясь, побежал вперед. В одном месте разрывы были так часты, что Галим вынужден был лечь и пробираться дальше ползком.

Он уже добрался до угла улицы, на которой стоял госпиталь, когда обстрел прекратился.

Из углового подъезда дома, на стене которого было выведено черной краской «Бомбоубежище», вышел, держа под мышкой довольно солидную стопку книг, высокий и очень худой старик, с рассеянным, ушедшим в себя взглядом.

«Не иначе как ученый, а то и академик», — уверенно заключил Галим.

— Простите, профессор, не скажете ли вы, где здесь находится военный госпиталь? — обратился он к нему.

— Видите дом с белыми колоннами? Вот это и будет госпиталь, — с несколько старомодным поклоном и с предупредительной вежливостью ответил старик, не удивляясь, откуда этот впервые повстречавшийся ему военный знает, кто он. Внезапно старика сильно шатнуло, он беспомощно вскинул свободной рукой.

Галим едва успел подхватить его под локоть.

— Ничего, молодой человек, — смутился тот, — голова закружилась…

— Может быть, проводить вас? Вы далеко живете?

— Нет, вот тут, рядом, в доме с балконом.

— Разрешите взять вас под руку?

— Очень благодарен, молодой человек. Не беспокойтесь, я как-нибудь сам…

Он опять покачнулся. Тогда Галим молча взял у него книги и, подхватив под руку, повел к указанному дому.

— Вам бы уехать в более безопасное место, — посоветовал Галим, когда они уже поднимались по лестнице.

— Что вы говорите, милый мой! Уехать из Ленинграда? — Прислонившись к перилам, он схватился за грудь. — Нет, это совершенно невозможно, — едва слышно прошептал он и покачал головой. Галим понял — воля этого человека непреклонна. — Я не уехал в сорок первом, а послезавтра наступает сорок третий. Да понимаете ли, что вы говорите, молодой человек? Оставить город… сейчас, когда вот-вот придет на нашу улицу великий праздник! Да это же было бы дезертирством. Нет, ни за что, ни за что! И советую вам вообще не говорить ленинградцам таких вещей…

— Простите, я не хотел вас обидеть, — смущенно оправдывался Галим.

— Стучите, звонок не работает, — предупредил старик Галима, стоя перед обитой черной клеенкой дверью.

Им открыла девочка лет двенадцати-тринадцати, тоненькая, обескровленная, как зачахший комнатный цветок.

— Дедушка! — обрадованно бросилась она к старику, но, увидев чужого человека, остановилась.

— Разрешите откланяться, — козырнул старику, почувствовав себя лишним, торопившийся к Мунире Галим.

— Нет, молодой человек, так не годится. Уж если дотащили меня, старика, хоть на пять минут пожалуйте в наш дом.

— Дядя военный, заходите, — присоединилась девочка к просьбе деда. — А вдруг вы встречали на фронте нашего папу…

В ее голосе было столько наивной надежды, что у Галима не хватило духу ответить отказом.

В огромной комнате, куда его ввели, царила полутьма от сплошь забитых фанерой окон. Свет проникал сюда только через небольшое, выпиленное в фанере и застекленное оконце. Везде книги, книги, книги. Даже весь пол загроможден стопками книг. Стоило Галиму сделать шаг, как он спотыкался о книги.

— Не обращайте на них внимания, — точно извинялся старик, грея свои закоченевшие руки у еще хранившей тепло железной печурки. — Приходится всем помещаться в одной комнате, так, знаете ли, теплее. А все эти книги мне нужны для работы.

Девочка тоже подсела к печке. Она не сводила нетерпеливых глаз с Урманова.

— Товарищ старшина, — решилась она перебить деда, — неужели и вы не встречали моего папу?

— Наш папа моряк, а этот дядя — пехотинец, — раздался откуда-то из-за печки насмешливый, чуть в нос голосок, и лет семи-восьми мальчик, с деревянной саблей на боку решительными шагами приблизился к Галиму и уважительно коснулся рукой его автомата. — А у вас есть запасной диск, дядя? Скажите, дядя, вы много врагов, — подчеркнуто твердо произнес малыш букву «р», — уложили из этого автомата?

— Было дело, — ответил Урманов, невольно усмехаясь солидности, которую напускал на себя мальчуган.

— Я, когда вырасту большой, тоже буду автоматчиком. Ведь вы автоматчик, дядя, да?

— Ах, Борик, только недавно ты говорил, что хочешь быть, как папа, капитаном и командовать подводной лодкой.

— Ну, это тогда ведь. А сейчас я хочу быть автоматчиком, — ничуть не растерялся мальчик. — Правильно, дядя, а?

Галим обратил внимание, что верхняя губа у мальчика чуть коротковата, и потому, когда он говорит, видны его ровные, крепкие зубы. Галиму показалось, что он уже гле-то видел такой же рот.

Задумавшийся о чем-то своем их дед-профессор вдруг будто очнулся.

— Это дети моей дочери, она погибла в самом начале войны при бомбежке. А где сейчас зять, отец их, не знаю. Он командир подводной лодки.

— Давно, давно писем нет, — пояснила девочка.

— Папа в партизанах, — безапелляционно заявил Борис.

— Простите, а как его фамилия? — внутренне задрожав, спросил Галич.