Петр Проскурин - Горькие травы

Она тихонько сжала его руку, и он понял: просит молчать. Они стояли словно на дне глубокого колодца и смотрели на далекое угасающее небо. За каждым светящимся окном шла своя жизнь, скрытая от посторонних взглядов. К ним подошел высокий старик в теплом пальто.

— Вы кого-нибудь ищете?

Они посмотрели на него, не понимая, и он вежливо извинился, приподняв шляпу. Они прошли через двор, вышли на другую улицу, на глаза им попалась вывеска кафе. Они переглянулись и вошли. Дмитрий нагрузил круглый поднос сосисками, пивом, паюсной икрой, прихватил компот из чернослива. Юлия Сергеевна сидела за столиком и, наблюдая за ним, улыбалась. Ей не хотелось есть, но настроение как-то переломилось, и она вместе с Дмитрием пила пиво, делала бутерброды.

— Сейчас бы посмотреть что-нибудь веселое… — неожиданно сказала она.

— А мне, знаешь, и так весело.

Он взял ее за руку у локтя, указал глазами. В дверь ломился тучный, с багровым лицом человек; такая же объемистая женщина в белой форменной куртке стояла насмерть — кафе закрывалось. Разговор зашел уже о жалобной книге, женщина в куртке, сверху перегибаясь через плечо настойчивого посетителя, пронзительно звала милиционера.

Юлия Сергеевна засмеялась и тут же примолкла. Женщина оглянулась на нее, ухватившись за ручку, потеснила тучного человека, захлопнула дверь и поплыла по залу. Проходя мимо, она приостановилась, оглядела Юлию Сергеевну и сказала Дмитрию:

— Вы, гражданин, не очень-то рассиживайтесь со своей девушкой. Закрывать надо.

Юлия Сергеевна смеялась в кулак, улыбались и за соседними столиками. Улыбаясь, Дмитрий становился моложе и проще.

В заполненном тенями номере они не сразу включили свет. Обоим было неловко: пришедшее им в холле гостиницы внезапное решение скоротать остаток вечера за чаем казалось сейчас надуманным и смешным. Дмитрий снял пиджак. «Можно? Ужасно тесный!» — смущенно улыбнулся он Юлии Сергеевне и остался в клетчатой рубашке, которая очень шла ему. Если бы не седеющие виски, он казался бы сейчас совсем молодым, не старше тридцати. «До чего же я его не знаю, — подумала Юлия Сергеевна. — Вот с ним действительно встречаешься всякий раз впервые».

Она с любопытством обежала комнату: аккуратно увязанные пачки книг, свертки, мешочки с семенами, арифмометр, портативная пишущая машинка, еще несколько незнакомых аппаратов в футлярах, высоких и плоских, какие-то папки, расчеты, чертежи. «Ничего-то я о нем не знаю», — снова грустно подумала Юлия Сергеевна, а вслух сказала полунасмешливо:

— Сразу видно, руководитель современного типа. Тут тебе все налицо. Кругозор, запросы, размах.

Дмитрий оторвался от своего занятия — он расчищал стол от свертков и пакетов — и внимательно посмотрел на нее. Она с вызовом встретила его взгляд и, чувствуя, что краснеет, натянуто улыбнулась.

— Брось издеваться, тебя что-то тревожит. Никак не докопаюсь что.

— А чай? Как обстоит с нашим чаем?

— С чаем нормально, чай будет через десять минут, — сказал он, возвращаясь от коридорной. — Вот только…

— Да?

— Есть бутылка «КВ». Как высокое начальство, снизойдет?

— Снизойдет, отчего же?

— Тогда закажем ужин? Ведь сосиски не в счет.

— Ничего больше. Никого не хочется видеть, не хочу людей. Тебя не касается, — ответила она на вопросительный взгляд Дмитрия. — Чужих людей.

— И много их у тебя?

— Все. Почти все, — поправилась она. — А своих нет, не обзавелась.

— Что я должен сказать? Что ты еще молодая и все впереди?

Дмитрий с неловкой бестолковостью топтался у стола, и Юлия Сергеевна, оценивающе наблюдавшая за его неумелыми хлопотами, поднялась и решительно его отстранила:

— Эх ты, мужчина! Займись лучше приемником.

Она незаметно и быстро накрыла на стол, нарезала колбасу, кекс и сыр, вымыла стаканы, разлила чай.

Они сидела друг против друга в низких креслах у приемника. По просьбе Юлии Сергеевны Дмитрий выключил верхний свет, и холодный, казенно убранный номер в мягком свете торшера стал уютнее и теплее. Никелированный пузатый чайник с тоненькой струйкой пара и накрытый стол делали его почти домом, их общим домом. «До чего же немного надо для простого человеческого уюта», — подумала Борисова.

— Как у тебя ловко получилось, — сказал Дмитрий, оглядывая накрытый стол и преобразившуюся комнату. — Ты, оказывается, умеешь не только речи говорить.

— Умею, Дима, вот только не оценили… Еще одно загубленное дарование.

— Ты над всем смеешься, Юля.

— Неужели?

— Ладно, перестань…

— Ты все так же сентиментален…

— Юля!

— Ну хорошо, хорошо! Давай вместе оплакивать мой прах. «Она была так чиста и так одинока! Но она стремилась к высокому идеалу и почти достигла его, и это служило ей утешением».

— Послушай, я не читал этого романа. Если ты не замолчишь, я тебя стукну.

— Вот теперь ты говоришь дело, Димка, — как-то буднично и вяло согласилась она. — Послушай, сколько лет мы уже знаем друг друга?

— Не задумывался. Что-то очень много.

— Двадцать шесть. С тридцатого года. Нам было тогда по десять, вот сколько.

Дмитрий считал, по-детски шевеля губами. Она молча смотрела на него.

— Димка, — неожиданно тронула она его за руку. — Димка, а знаешь, какой ты был двадцать лет назад? Худой, длинный, очень воинственный, помнишь? Только шея беззащитная и какая-то цыплячья.

— Ну уж, — обиделся он. — Почему цыплячья? У меня была нормальная шея, как у всех, по-моему.

— Цыплячья, цыплячья, Димка! Ужасно цыплячья. Сейчас она не такая, Димка.

— Какая же?

— Добротная, самонадеянная. Так и просится в хороший хомут.

— Что ты и сделала, между прочим.

Она пристально глядела, как в стаканы льется коньяк, — в электрическом свете он казался черным.

— Ты думаешь, между прочим? Сильно топят, — она притронулась к радиатору, подула на пальцы.

В номере действительно было жарко.

Ей не хватало воздуха, и она говорила с легким придыханием.

— Попробую открыть окно.

— Можно, я сама? Вот, как видишь, это делается просто, без особых мускульных затрат, — она повернула ручку и потянула раму на себя.

Фрамуга легко подалась, оставляя сверху широкую щель. Она что-то говорила ему о новых конструкциях, отдергивая штору до отказа, чтобы дать доступ воздуху, а он не отрываясь, слыша, как тяжело приливает к вискам кровь, смотрел на ее длинные развитые ноги, на обтянутые прозрачными чулками колени. Она почувствовала, обернулась и резко опустила руки. Серое платье с глухим воротом, высоко заколотые пепельные волосы, маленькие, чуть прижатые уши. Дмитрию захотелось подойти и взять ее за плечи и сказать что-то ласковое, родное — она была очень одинока в своем красивом холодном платье.

— Хочешь, я скажу тебе, какой была ты?