Петр Проскурин - Горькие травы

От волос Солонцовой нежарко пахло водой и солнцем. Прежде чем все окончательно забыть, он зарылся в них лицом и, дыша ей в шею, что-то говорил. После ни он, ни она не могли вспомнить, что он говорил.

Над Вознесенским холмом лохматое, в холодных тучах небо, на зимних улицах морозный мрак. Вася Солонцов спал, и Юлия Сергеевна Борисова спала, и Дербачев спал — он вернулся из длительной поездки по области. Тетя Глаша, изменившая ради этого своему распорядку, сварила среди ночи горячий кофе.

И только Солонцова не могла уснуть. Лежала в темноте с открытыми глазами, беззвучно плакала. Рядом спокойно и глубоко дышал Дмитрий. Она то и дело поднималась на локте, тихонько заглядывала в его чуть белевшее лицо.

Утром, постучавшись к Дмитрию, Мария Петровна всполошилась и рассердила Платона Николаевича.

Все шло по-прежнему.

Дмитрий ничего не скрывал, и на третий день стало известно на заводе. Знакомые останавливали, поздравляли, требовали магарыч. Он отшучивался как мог. Тимочкин тоже поздравил его с плохо скрытой грустью, сказал:

— Молодцы. Значит, свадьба?

— Свадьба!

Владислав Казимирович Малюгин с директором Селивановым встретили это известие больше чем сдержанно. Молодой, способный работник бросал тень на свою репутацию, следовательно, и на коллектив, и на тех, кто его выдвигал и пестовал. С ним стали суше, официальнее. После включения в особую группу по созданию и внедрению в производство свеклоуборочного комбайна Дмитрию приходилось чаще сталкиваться с руководством. Своих мнений прямо не высказывали, но по каким-то малозаметным признакам он чувствовал и злился. Катя, скрывая от него, тоже нервничала. Он обращался с ней бережно, как с ребенком, она обнимала его ночами с неутоленной нежностью и наутро вставала с запавшими, точно обугленными глазами.

— Иногда я тебя боюсь, — шутливо признался он ей как-то ночью. — Честное слово.

— Я сама себя боюсь, — сказала она, крепче к нему прижимаясь.

Юлия Сергеевна стояла у окна, ей не хотелось приниматься за дела, и, глядя на морозные завитушки по краям стекол, она вспоминала что-то забытое, детское, пушистое.

Когда вошедшая секретарша доложила о приходе Полякова с «Сельхозмаша», Юлия Сергеевна осталась совершенно спокойной. В первую минуту она даже подумала: не отказать ли? Ей не о чем было разговаривать с тем Дмитрием Поляковым, которого она потеряла, а своего — она хорошо знала — уже нельзя обрести. Она думала, и непроницаемая Елизавета Ивановна ждала, стараясь не мешать. Юлия Сергеевна легко прошлась по просторному кабинету. Глянцевито блестел паркет, спокойный серый ковер мягко пружинил под ногами. Большое, блестевшее чистотой окно пропускало много зимнего хрустального света. Нельзя подумать, что в этих стенах разыгрываются подчас яростные битвы в мирных на первый взгляд дискуссиях. Елизавета Ивановна об этом знала больше других и стояла молча и сосредоточенно. Юлия Сергеевна думала, красивый рот ее был плотно сжат. Елизавету Ивановну нельзя обмануть: Юлия Сергеевна лишь хотела казаться бесстрастной и спокойной. Почувствовав затянувшуюся паузу, она подняла глаза и улыбнулась:

— Хорошо, Елизавета Ивановна.

— Товарищ Поляков ждет внизу. — Пусть приходит.

Секретарша вышла. Юлия Сергеевна придвинула к себе бумаги и тут же отложила их. Подумала, достала из верхнего ящика стола зеркальце, поправила волосы, чуть припудрила под глазами и шею — губы она никогда не красила. Как просто — после стольких лет взять и прийти! Что ему понадобилось? Ради прошлого она готова потерять час-другой. Пусть войдет, надо и увидеть его наконец. Все, чем она жила последние годы, отступило. И детство, и юность, и война, и первая ее встреча с ним после войны — тогда она его любила. Нет, этот человек не для нее. Его сломила жизнь, а ей нужен сильный, если не выше ее по духу, то хотя бы ровня. Дмитрий оказался слишком слаб. Теперь любопытно взглянуть, узнать: зачем понадобилось ему приходить? Она постарается помочь, несомненно. Он слишком обездолен войной, слухам о нем и Солонцовой Юлия Сергеевна не верила, женская гордость не допускала даже мысли, что ее кому-то предпочли.

Юлия Сергеевна не видела своего лица и не могла видеть сурово сжатых губ, напряженного выражения глаз, старившего ее.

Стук в дверь кабинета не застал ее врасплох, она успела развернуть какую-то брошюру и склониться над ней и подняла голову совершенно другой — человек власти и достоинства. Подала руку и улыбнулась:

— Здравствуй, Дима.

Она усадила его в кресло, села напротив и закурила. Так ей легче было скрыть свое волнение и жадное любопытство. Она незаметно и быстро оглядела его. Высокий, светлоглазый, тщательно выбритый, в хорошо сидящем костюме. Ему определенно шел серый цвет. Она насторожилась. Он держался чересчур спокойно и, кажется, был счастлив — она почувствовала это той половиной души, где все неопределенно, непонятно, запутанно. У него живое, одухотворенное лицо. Она подумала о нем как о мужчине и поразилась остроте охватившего ее чувства, она впервые поняла, что упустила в жизни что-то важное. Ей стало больно и грустно, захотелось, чтобы он ушел. Она взяла себя в руки и с мягкой, понимающей улыбкой продолжала разглядывать его, не торопясь начинать разговор.

Не спешил и Дмитрий, с интересом и подробно осматривал кабинет.

Она ожидала увидеть его слабым и робким. Он вошел широким, мужским шагом, спокойный, уверенный в себе, и, по-видимому, совсем в ней не нуждался. Он, ее Дмитрий, ради которого она похоронила свою юность, он, которого она вычеркнула из списка живых.

Уголки губ у Юлии Сергеевны чуть приподнялись, и глаза засмеялись. Она собралась его осчастливить своим радушием, а он неторопливо разглядывал достопримечательности ее кабинета, очевидно стараясь определить характер, за ними скрывавшийся. Он пришел с каким-то делом и не торопился. Она не стала бы утверждать, что это ей очень нравится. Чтобы оборвать внутренний ход его мыслей, ей недоступный, она сказала задушевно и просто:

— Давно мы не виделись, Дима.

— Да, давно. Ты почти не изменилась. Она покачала головой, усмехнулась.

— В этом «почти» все и заключается. Легко сказать — не изменилась. Время не щадит никого. Ты разве не чувствуешь по себе? И ты ведь пять лет назад был чуть-чуть другим. Совсем другой.

— Наверно. Я не о том. Ты внешне мало изменилась.

— Разве помнишь?

— Я не забывал.

Ее опять захлестнул приступ острой близости к нему, она ничего не ответила, поправила воротничок, прикрывая шею рукой, — проглотила тугой ком. Может быть, он почувствовал и не хотел этого. Неожиданно резко и очень твердо он произнес:

— Пришел вот поговорить с тобой о деле Солонцовой, Юля.