Петр Проскурин - Горькие травы

— Слушаю, Дима, пожалуйста.

Голос ее по-прежнему звучал задушевно, она улыбалась, а в лице словно что-то захлопнулось, и дрожащий робкий свет, идущий изнутри и смягчавший ее неподвижное сейчас лицо, погас. «Напрасно пришел», — решил Дмитрий.

— Слушаю тебя, — повторила Юлия Сергеевна.

— Ты ведь в курсе происходящего, мне Малюгин сказал. Хочу знать твое мнение.

Она глубоко затянулась. «Вот, значит, ты какой. Пытался бороться сам и защитить ту. — Теперь Борисова не сомневалась в верности ходивших слухов. — Значит, только необходимость привела тебя».

Дмитрий ждал. Придется же ей так или иначе высказаться. Медленно, как бы через силу превозмогая внутреннее нежелание огорчить его, она произнесла устало:

— Не знаю, Дмитрий. Дело Солонцовой приняло крутой оборот. Трудно вмешиваться, еще труднее помочь.

— Солонцова не виновата, она мне все рассказала. Она не виновата.

— Поверил на слово? Слышала, ты ведь кандидат в члены партии.

— Не вижу никакого отношения к разговору.

— Очень плохо, — сказала Юлия Сергеевна.

Он стиснул подлокотники кресла и придвинулся; она знала за ним эту вспыльчивость и своеволие — однажды его чуть не исключили из школы, когда он отказался наотрез извиниться перед директором за сорванный урок. Юлия Сергеевна улыбнулась и добавила мягче:

— Солонцова — не девочка пятнадцати лет. Пора научиться отвечать за себя. За сына тоже. Уж за него она должна отвечать по всем законам. — Юлия Сергеевна в упор поглядела на Дмитрия. — Я не сентиментальна, Дима. Конечно, понимаю, тебе неприятно. Мне не хотелось бы плохого осадка после нашего разговора. Знаешь, Дима, что значит по-гречески имя Катерина? «Вечно чистая». — Юлия Сергеевна стряхнула с папиросы пепел. — Вот так, Дима.

— Кроме законов есть простая человечность. Взять и втоптать в грязь его, зачеркнуть человека?

— Какой ты жалостливый. Прямо христосик. Здесь ты не по адресу. Всегда презирала их — жалостливых. Ты же знаешь. Василек тоже красив. А его во имя пользы — раз! — с корнем. Травка такая есть…

— Знаю, — оборвал Дмитрий. — Трава — и человек. Не узнаю тебя совсем.

— А я тебя, Дмитрий. Возьми вспомни сорок первый. Всего десять лет, и все, все забыто. Я так не могу. Вспомни себя десять лет назад, хотя бы свою мать…

— Мать не трогай. Всю жизнь прожила ради людей.

— Не таких, Дмитрий.

— Брось, она всегда оставалась врачом. Если хочешь — гражданином. Я понимаю: борьба, борьба, борьба. Если перед тобой враг. А здесь? Мать сумела бы отделить одно от другого. Зря тебя побеспокоил. Будь здорова.

— Уходишь?

Он стоял широкоплечий, крепкий, светлоголовый. Он был рядом — и бесконечно далек от нее. Юлия Сергеевна глядела на него снизу вверх и чувствовала себя по-женски беспомощной, она не могла удержать, не хватало самых обычных и нужных человеческих слов, они будто не существовали для нее. Ей хотелось сказать: «Подожди». Она подняла голову от неожиданного вопроса:

— Только одно, Юля, ты уверена, что не ошибаешься? — А ты, Дмитрий?

— Она мне близка! — Он точно споткнулся на последнем слове и, поправляя себя, подчеркнул: — Я не могу ошибаться.

Юлия Сергеевна тоже встала. Медленно-медленно. Сейчас она забыла о своей высокой должности. Она чувствовала себя бесконечно несчастной и униженной. Он жил с ней, с этой Солонцовой! Кто ей отдаст те ночи с ним, с выдуманным, с несуществующим, ночи, похожие на бред? Возможно, в одну из них он и предал…

Юлию Сергеевну передернуло от отвращения и ненависти к нему и к той, несчастной и загнанной! Да она же счастливица, она…

Юлии Сергеевне хотелось разрыдаться, она засмеялась.

— Прости, пожалуйста, — тут же сказала она. — Ты смотришь на меня, словно я тебя вот-вот ограблю. Не бойся, я хорошая.

— А я не боюсь, не пугай.

— Какой ты сердитый.

— Не вижу причин для смеха, Юля.

— Какой уж тут смех, Дмитрий. Поздравляю. Тебе виднее. В таких делах и советовать бесполезно.

— Понятно, Юля, как-нибудь разберемся. До свидания.

— До свидания, Дмитрий.

Дверь закрылась бесшумно и мягко. Юлия Сергеевна опустилась в кресло. И сидела десять, двадцать минут, сидела совершенно неподвижно. Она никогда не плакала. Потом подняла трубку телефона и попросила вызвать парторга завода «Сельхозмаш» — Владислава Казимировича Малюгина.

Юлия Сергеевна разговаривала с Дербачевым больше часа, и секретарша в приемной, священнодействуя, никого в кабинет первого не пускала. У Юлии Сергеевны длинные низкие брови и очень темные ресницы, отчего глаза казались глубокими и тоже черными. На самом деле они были серые, с едва заметной голубизной.

Дербачев очень удивился, обнаружив это. Он волновался и внутренне был собран в комок — разговор шел серьезный, ему очень важно заставить Борисову загореться его планами, начинаниями. Николай Гаврилович широко шагал по кабинету — от окна к креслу, в котором небрежно сидела Юлия Сергеевна. Всякий раз, останавливаясь перед ней и встречая ее взгляд, Дербачев круто поворачивался и шагал к окну.

Разговор продолжался, и все яснее вырисовывалась суть его. Юлия Сергеевна становилась настороженнее. В комнате заметно темнело, в толстом зеленоватом стекле во весь размер стола металась квадратная тень Дербачева.

— Насколько я поняла, Николай Гаврилович, — осторожно начала Юлия Сергеевна, чувствуя, что он ждет и молчать дальше нельзя, — дело касается значительных реформ?

— С какой стороны смотреть. Помните Маркса? «Закон всегда осуществляется через неосуществление».

— Вы все достаточно глубоко продумали?

Дербачев ждал такого вопроса, не от нее первой он слышал его. И для любого имел достаточно вескую аргументацию, железную логику и многолетний опыт блестящего пропагандиста. С ней он искал другого. Духовного общения. Не подавить эрудицией и силой логики, а найти отзвук своим мыслям, своим сомнениям. Дербачев искал соратника, друга.

Он не мог ошибиться в Борисовой: умна и характер есть. Не может человек с такой отчаянно-бесстрашной юностью в разгар борьбы остаться в стороне, уклониться от настоящего дела, мелко, по-обывательски заботясь о соблюдении буквы закона.

Он говорил горячо, увлеченно, отвечал резко, коротко. Юлия Сергеевна казалась спокойной и слушала с интересом. За долгие месяцы Дербачев наконец раскрылся, и очень неожиданно.

— Нужно искать. Искать, искать! — сказал Дербачев. — И главное — поверить. Я был в десятках колхозов, говорил с десятками людей. Нужно дать колхозникам заниматься тем, что им выгодно! Бездействовать дальше нельзя. Вы спросите, что и как. Ничего особенного. Посоветуемся, многое отыщется. Очень важно, например, найти возможности хорошо оплачивать пресловутый трудодень… Нужно выбрать по области десяток хозяйств, посоветоваться с колхозниками. Они сами изберут — и, посмотрите, не прогадают! — профиль хозяйства, его направление. Одним будет выгодно заниматься преимущественно животноводством, другие, возможно, станут усиленно развивать зерновое хозяйство. Мы застыли на месте, разучились искать более удобные и выгодные формы.