Петр Проскурин - Горькие травы

Лобов хотел сказать что-то еще, махнул рукой и стал спускаться со сцены, тяжело стуча сапогами. Огромный зал молчал, и только слышался стук подков. Дербачев захлопал первый, а в зале, в разных концах его, послышались жиденькие хлопки. Юлия Сергеевна тоже хлопала, она сразу оценила находчивость Дербачева. Еще немного тишины — и произошел бы срыв. Дербачев лишний раз почувствовал бы свою неправоту. Она и хотела и не хотела этого.

Она ведь тоже до некоторой степени отвечала за ход совещания.

Как только Лобов сел на свое место, к его уху потянулся незнакомый сосед.

— Намудрил ты, братишка, — сказал он веселым шепотком. — Я уж думал, пьян в стельку.

— А что намудрил? — вполголоса со злостью отозвался Лобов.

— Что… Такие вопросы разве нам решать? Я видел, — он кивнул на сцену, — как на тебя глядели. Попомни мое слово, за здорово живешь не пройдет.

— Ладно, не пугай. У нас лейтенант говорил: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют». Хоть завтра с председателей готов, надоело со связанными руками работать.

Сосед осмотрел Лобова, сострил:

— У тебя-то и рука одна — связывать нечего. Выступил новый оратор — секретарь райкома. Во френче, подтянутый, энергичный, он говорил о том, что нет плохих колхозов, а есть плохие председатели, и все зависит, конечно, от руководства. Он помедлил и обрушился на Степана Лобова за панику, удивлялся, как человек с такими настроениями вообще может быть председателем.

— К счастью, — сказал он, — у нас таких единицы. Наступит время — совсем исчезнут. Хоть у Лобова и есть свои плюсы, а психологию надо ему пересмотреть. Чувствую и предвижу всей своей партийной совестью. Не всякое сотрясение воздуха рождает истину — надо помнить…

Дербачев недовольно морщился, делал резкие отметки в блокноте. Ведь совещание обещало быть совсем другим. Итак, один Лобов. Со сколькими людьми говорил Дербачев перед совещанием, стараясь докопаться до сердцевины и вытащить самое нутро наружу. Многие, казалось, оттаивали, начинали говорить по-человечески, начинали мыслить. А здесь, в этом зале, сказать правду решился один Лобов. И тут дело не в заданности установки сверху, — рука Борисовой ясно чувствуется в ходе совещания, она много ездила последнее время по области, старый работник, всех знает. Черт дернул привлечь ее к этому делу! Что, без нее бы не справился? Доверился, болван, мало тебя били. Хотелось союзника? Как она легко заявила о своей оппозиции. Со смешком. Момент выбран отменно — удар в пах. Предала и еще предаст со своими очаровательными ямочками. А сидит сейчас и вместе со всеми хлопает Лобову. Совещание должно было пойти совсем иным путем, деловым, без говорильни, без трескучих фраз.

Дербачев сморщился от нового взрыва аплодисментов, наклонил тяжелую голову и глядел на свои стиснутые кулаки. Вспомнил свои поездки по области и колхозные собрания, похожие одно на другое, в холодных, стылых, прокуренных помещениях, с молчаливыми, привычно голосующими людьми в платках, полушубках, тулупах, и недоверчивые глаза председателей во время бесед один на один, темные, неподвижные, корявые ладони, неожиданный острый взгляд исподлобья, когда заденешь за живое. Расспросы, расспросы без конца и сбивчивый, путаный поток слов, как будто прорвало плотину. Неужели все впустую? Сначала ведь шло хорошо, и Борисову удалось в чем-то поколебать, заронить в ее самонадеянную голову зерно сомнения — ведь не мальчишка он, в конце концов, чтобы распустить романтические слюни. Крен произошел в последний момент, он его прохлопал, заваленный по горло текучкой дел.

Дербачев почувствовал сбоку чей-то упорный взгляд и поднял голову. Горизов был в штатском и дружески постучал ногтем по запястью: затянули прения, а? Глаза у него темные и беспокойные.

Зазвонил колокольчик председательствующего, объявили перерыв. Дмитрий, столкнувшись в проходе с Малюгиным, посторонился. Тот доверительно склонился к самому уху:

— Заварил кашу, как его, из «Зеленой Поляны». Один безграмотный осел всю обедню испортил.

— Будет вам, Владислав Казимирович. Этот осел бессменно председательствует с сорок четвертого.

— Стаж никого не избавляет от ответственности за слова и поступки, — уже строго и отчужденно возразил Владислав Казимирович, пробиваясь к буфету. — Молод ты еще, Поляков.

— Здравствуй, отец, — сказал Егорка. — Давно жду, замерз. А туда, — он кивнул на вестибюль, — не пускают.

Лобов пожал руку сына.

— Здравствуй. Ты что на той неделе не приезжал?

— Так получилось — дела были. Лобов усмехнулся.

— Дела, говоришь?

— Да так…

Егорка почти одного роста с отцом, может быть, чуточку повыше, такой же скуластый, с теми же добрыми серыми глазами, только слегка поярче. «И когда успел вымахать?» — изумился Степан Лобов, впервые по-настоящему понимая, что у сына действительно могут быть свои дела, о которых он не хотел говорить и которые помешали ему приехать на той неделе домой. «Восемнадцатый парню, — подумал он, — чего доброго, женится — не узнаешь».

— Обедать куда пойдем? — спросил он. — Там поговорим, в самом деле морозно.

— Двадцать девять с утра. Есть одна столовка тут, недалеко, может, туда? Как мать? — спросил Егорка.

— Ничего. Харчей тебе привез, ты к вечерку подойди к дяде Терентию, заберешь.

— Приду.

— Приходи, вечер-то свободный?

— Что ты, отец, — недовольно сказал Егорка, — я глупостями не занимаюсь. В прошлое воскресенье у нас воскресник был.

Сын обиделся. Лобов почувствовал это и, усмехнувшись, сказал:

— Ты не дуйся. Все законно — о глупостях я не думал, зря говоришь. В твои годы я тоже за девками бегал.

Егорка засмеялся, не выдержал.

— Да нет, я честно. Ну, что… Правда, есть одна…

— Ничего?

— Ничего, вроде красивая.

— Красивая… Вот это зря, Егор. Ты мне поверь. Красивые — ветреный народ. А звать-то как? — с неожиданной для себя затаенной ревностью спросил Лобов.

— Валей. Пошли, отец, очередь соберется. Мне к трем в техникум поспеть надо.

Мимо них, громко разговаривая и споря, проходили участники совещания.

Лобова окликнул Чернояров и сказал:

— Тебя, Степан, Дербачев просил зайти вечером. Через нашего первого передал. Здорово, Егор!

— Здравствуйте, Василь Васильевич.

— Как, учишься?

— Учусь.

— Смотри в колхоз вертайся. Разыщем, на веревке притащим, как заблудшего телка. Ну ладно, не буду мешать. Не забудь к Дербачеву, Степан.

— Не забуду.

— Ты чего, отец, не в духе сегодня? Интересное совещание?

— Ругаемся. Выступал сейчас. Легче десять возов дров нарубить.

— Жалко, послушать нельзя. Я бы, наверно, не смог — народу-то сколько.

— Поживешь — привыкнешь, дело такое, — ответил Степан, выковыривая из пачки папиросу.