Александр Демченко - Серебряные крылья

«Плох тот солдат, который не побывал на гауптвахте», — бодрился Зацепа, отправляясь в комендатуру.

На душе скребли кошки: ребята летают, а он будет сидеть под арестом. Подумать только — десять суток! Он пытался себя успокоить: Чкалов, мол, тоже летал иногда с нарушениями, даже под мостом, и тоже «страдал». При выходе из штаба Зацепа подмигнул товарищам — знай, дескать, наших, — но ответом ему было гробовое молчание, и он понял, что его поведение осуждают. Он готов был броситься к командиру полка с запоздалым раскаянием и поклясться всем чем угодно, что больше подобных проступков с его стороны не повторится, по сейчас это уже не имело никакого смысла. Записка об аресте, врученная начальником штаба, лежит в кармане…

Гауптвахта находилась в городе при гарнизонной военной комендатуре. Зацепа решил прежде немного побродить, подышать свежим воздухом. Он бесцельно слонялся по дощатым тротуарам.

Город ему определенно не нравился. Начитавшись книг о необыкновенной природе этого края, он ожидал чуть ли не на улице встретить тигров, охотников-бородачей, увешанных трофеями. А все вокруг было далеко не так экзотично, как рисовалось в его воображении. Улицы как улицы — где грунтовые, где мощенные камнем, где покрытые асфальтом. И люди самые обыкновенные. Вот разве воздух какой-то особенный, прямо-таки витаминизированный! И еще мохнатые сопки, с трех сторон подступившие к городу, да чистейшей слезы прозрачно-голубое небо, какое бывает только над лесом, усиливали ощущение своеобразия, непохожести на другие города, в которых ему доводилось бывать.

Зацепа вдруг сообразил, что забрел на Ключевую улицу. Он остановился, досадуя на себя. А ведь клятву давал: ноги его больше не будет здесь.

Он развернулся и зашагал прочь… в комендатуру.

Не думал. Валентин, что такими мучительными покажутся ему эти десять суток… Время тянулось в сером, скучном однообразии. Для непоседливого, взрывчатого Зацепы это и было самым тяжким наказанием. Он не находил себе места. От недавней бравады не осталось и следа: она слетела с него, как шелуха. Сколько дум передумано за время вынужденного безделья! Как-то поживают сейчас там, в полку, ребята? Скорей бы к ним!..

Будто на крыльях летел Зацепа в свой полк, когда ему наконец объявили: «Вы свободны». Не терпелось скорее увидеть друзей и сослуживцев, не терпелось окунуться в самую гущу дел и летать, летать…

Но когда он вошел в класс, где их третья эскадрилья готовилась к полетам, на него никто даже не обратил внимания. Все были заняты своим делом. Лишь капитан Волков, словно в насмешку, спросил:

— Как отдыхалось?

— Как на курорте. — К Зацепе снова вернулась напускная беспечность.

— Тогда приготовься к баньке, пропарим с веничком…

Зацепа растерянно огляделся, но даже Фричинский не удостоил его сочувственным взглядом, лишь хмуро обронил:

— В семнадцать ноль-ноль комсомольское собрание. Не опоздай.

Разве мог предположить Валентин, какую «горячую» встречу устроят ему?

«Дело, оказывается, принимает криминальный оборот», — с иронией думал он. Ведь ждал, спешил, рвался в родной полк, а его в штыки! Где справедливость? Ну отбыл же человек наказание! Осознал свою вину, всю до капельки, не повторит больше такого, так не бередите, пожалуйста, душу! А они снова… Валяйте, валяйте…

Собрание шло бурно. Комсомольцы выступали горячо, припомнив Зацепе все его промахи и трюкачества.

— Это форменное безобразие — на тревогу во всем парадном явиться! — возмущались одни.

— Да еще с опозданием! — добавляли другие.

— Циркач воздушный…

— Товарищи, тихо, давайте организованно! — надрывался председатель собрания лейтенант Заикин. Он охрип, призывая к порядку, а подполковник Будко, скромно усевшись в уголке, только щурился удовлетворенно: это хорошо, когда спорят, когда горячатся — значит, за живое задело.

— Разрешите слово?

Будко удивился: сколько он помнил, Волков никогда на собраниях не выступал.

— Я так понимаю, хватит тебе ребячеством заниматься! Опоздание по тревоге. Воздушное лихачество. Не много ли на одного? А раз так — такие попутчики нам в комсомоле не нужны! — неожиданно закончил Волков.

— Э, куда хватил! — раздался с задних рядов чей-то голос.

Замполит привстал и, обращаясь к Волкову, спросил:

— Что же вы предлагаете?

— Предлагаю… поставить ему на вид.

Грянул хохот.

— Вот тебе раз, метал громы, а как ближе к делу — одарил нарушителя дисциплины розочкой.

— Не в наказании главное! Важно, чтобы человек осознал.

Будко мельком глянул на виновника сегодняшней бури. Зацепе было явно не по себе: бледнел, краснел, ерзал на стуле.

— Кто еще хочет высказаться? — подал голос Заикин.

— Пускай сам говорит, нечего отмалчиваться!

Зацепа вскочил, красный, как помидор, хотел что-то сказать, но не нашелся и снова сел.

Наступило минутное замешательство. Воспользовавшись паузой, слово взял сам председатель собрания.

— Я так думаю: он уже отбыл наказание и, надеюсь, все осознал, — заявил Заикин. — Дисциплина в авиации — первейшее дело. Но я вот что еще хочу сказать: высоты ведь тоже осваивать надо.

— На то мы и летчики! — поддержали его из глубины зала.

— Вот именно! — обрадовался неожиданной поддержке Заикин. — В боевой обстановке и не на такое придется идти.

— То в боевой… — обронил Митрохин.

— Вы хотите выступить? — спросил его Заикин и, но дожидаясь ответа, объявил: — Слово имеет командир третьей эскадрильи коммунист Митрохин.

— Можно и выступить. — Майор медленно поднялся, по-хозяйски оперся руками о стол и начал издалека. — Надеюсь, вы все помните, когда командир полка наглядно показал нам, на что способна наша машина. Вы все восхищались, наблюдая высший пилотаж. Но вы забываете, что у полковника Бирюлина опыт. Да еще какой! А наш Зацепа, едва оперившись, вздумал высший пилотаж выполнять. Во-первых, в нарушение задания. Во-вторых, над городом. И в-третьих, на малой высоте, чем подвергал риску не только себя… Я думаю, уместно напомнить вам: законы неба кровью написаны. Ваш долг беспрекословно выполнять их. К сожалению, комсомолец Зацепа ничего не понял и по-прежнему считает себя героем дня. Как будто он один печется о боевой подготовке. Теперь же выясняется, что у него появились единомышленники. Запомните: каленым железом будем выжигать всякие проявления недисциплинированности. Все. Я кончил.

Стояла гробовая тишина. Даже Будко озадаченно вертел пальцами отточенный карандаш.

— Есть еще желающие? — спросил председатель.

— А почему Фричинский отмалчивается? Друг все-таки.

— Потому и отмалчивается, что друг…

— Нет, я скажу. — Фричинский поднялся. — Представьте себе, идет поезд. В вагонах эвакуированные: женщины, дети. И вдруг — сверху бомбы. На безоружных… Потом искалеченный поезд долго стоит среди степи — люди хоронят убитых…