Александр Демченко - Серебряные крылья

— Не расхолаживаем, а приучаем быстро и четко действовать по тревоге. Азы авиации. Изначальная форма, так сказать…

— Что-то подзатянулась эта изначальная форма. Сегодня один техник мне так и заявил: «Зачем самолет расчехлять, все равно поднимать не будут». А летчик Иванов, хоть и доложил на КП о первой готовности, смотрю, сидит не привязан. А если бы дали вылет?.. Или возьмем лейтенанта Зацепу…

— Да, — повернулся к Митрохину командир полка, — у меня к вам серьезные претензии. Сидите…

— Я привык выслушивать старших стоя.

— Тогда вам придется стоять до конца совещания, — сухо сказал Бирюлин.

По кабинету прошелестел сдержанный смешок, но полковник строго сдвинул брови, и офицеры сразу затихли.

— Как это могло случиться? По тревоге — с женскими туфельками… Вы, товарищ майор, инструктировали своих офицеров, что входит в экипировку?

— Так точно! Но Зацепа — парень с трюфелями…

— С чем, с чем? — удивленно переспросил Бирюлин.

— С трюфелями… Грибочки такие есть, товарищ полковник.

— М-да… — Бирюлин помолчал. — Послать бы его собирать такие грибочки суток на пяток, ну да ладно, разберитесь с ним сами. А сейчас нам предстоят дела поважнее. Пришел приказ о переучивании.

— Переучивание?

— Да. На новую технику.

Бирюлин не любил откладывать дела в долгий ящик. Сразу же после разбора тревоги он начал укомплектовывать для отправки на авиационный завод первую группу летчиков и инженеров для переучивания.

Дела увлекли, закружили, и только в середине дня Бирюлин спохватился: надо хоть домой позвонить, что сегодня задержится дольше обычного. Он поднял трубку и вызвал свою квартиру.

— Алло, Дина? Здравствуй, полковник Бирюлин… тьфу, зарапортовался совсем! Отец звонит. Передай маме: опять задержусь. Что — не привыкать? Ну, и лады…

Усталый, измотанный, поднялся он вечером в свою квартиру. В глазах жены прочитал немой упрек.

— Извини, Валюша, сама понимаешь…

Подбежала дочь, длинная, нескладная в свои шестнадцать лет.

— Папка, — воскликнула она, — а мы магнитофон купили!

— Хорошо! Теперь музыку будем слушать.

— Нет, купили специально, чтобы твой голос увековечить.

— Для потомков?

— Для нас с мамой. Уходишь — темно, приходишь — темно. А мы включим ленту с твоим голосом, и будто ты с нами! Красота!

Бирюлин жалостливо взглянул на дочь: материны повадки. Не станет осыпать упреками, а так посмотрит, что все станет ясно.

— Динка, не раздувай страстей! — шутливо погрозил он ей пальцем и прошел на кухню.

— Тебе какао или чай? — спросила жена.

— Лучше чайку. Сергей Яковлевич привет тебе передавал.

— Барвинский? — Валентина Сергеевна заинтересованно взглянула на мужа. — Помнит?

— Помнит. Звонил сегодня. — Бирюлин подошел к жене, обнял ее за плечи. — Большие дела предстоят, Валюша, интересные. Переучиваться будем.

Глаза жены потухли.

— Ох, трудно будет тебе, Володя.

— А разве когда-нибудь было легко? — мягко возразил Бирюлин. — Нам, воякам, не привыкать.

Вскоре пришел Будко. Был он в своей неизменной полевой форме, подтянутый, молодцеватый. Фуражка лихо заломлена на затылок, из-под козырька выбивается смолянисто-черный кудрявый чуб.

— А-а, комиссар, милости прошу, — широко развел руками Бирюлин, словно собираясь его обнять. — А мы как раз садимся чаи гонять.

Замполит был частым гостем в доме Бирюлиных. Он наведывался к ним по-свойски: посидеть, поговорить о делах в неслужебной, так сказать, обстановке, посоветоваться или посоветовать.

— Роман Григорьевич, хоть бы вы уж повлияли, — пожаловалась Валентина Сергеевна, — совсем муж от рук отбился.

— Ай-ай, это никуда не годится. — Будко незаметно подмигнул Бирюлину. — Мужчины какой народ? Им только дай поблажку — готовы ночевать на службе.

— Вроде есть муж и нет мужа…

— Ну ладно, Валюша, будет воспитывать. Сдаюсь. — Бирюлин поднял руки вверх.

Подбежала Дина и торжествующе воскликнула:

— Полная капитуляция, да?

Дочь и мать заговорщически переглянулись.

— Дина, давай! — шепотом произнесла Валентина Сергеевна.

— Чего это они? — Будко непонимающе глядел на женщин.

А Дина торжественно внесла на кухню магнитофон, поставила на стол микрофон и, подражая командирскому голосу отца, сказала:

— Папка, начинай!

— Что начинать? — растерялся тот.

— Приветственную речь в день рождения твоей жены Валентины Сергеевны Бирюлиной.

Он схватился за голову:

— Батюшки, убили-и! Убили наповал! Прости, Валюша! Прости!

— Папка, запись идет — больше пафосу! — командовала Дина, поднося микрофон к самому его рту.

— Да хватит тебе, Динка, — вмешалась мать, едва сдерживая смех, — подурачились, и довольно.

— Но ты слышала, слышала? — не унималась Динка. — Он у тебя попросил прощения. Теперь, когда надо, только кнопку чик — он опять будет прощения просить. И вдобавок, папка, завтра отправляемся все вместе в тайгу.

— Хоть на край света. А какой, кстати, завтра день?

— Воскресенье. Забыл?

— Что ж, придется подчиниться. Комиссар, составишь компанию?

— И правда, Роман Григорьевич, идемте с нами! — подхватили жена и дочь.

Будко задумчиво погладил на широком раздвоенном подбородке красноватый шрам, след давнего ожога.

— Хотел я завтра другими делами подзаняться, да уж ладно…

Обрадованная Валентина Сергеевна подала чай. Роман Григорьевич устало откинулся на спинку стула. Орденские колодки поблескивали на его гимнастерке.

— Слушай, Роман Григорьевич, мы, кажется, с тобой давно знакомы? — нарушил молчание Бирюлин.

— Давно. — Будко, казалось, думал о своем.

— А ты мне никогда не говорил о себе. Откуда у тебя мета на подбородке?

— Горел. А прыгать нельзя было — внизу немцы. Тянул из последних сил через линию фронта. Потом прыгнул.

«Да, брат, из тебя много не выжмешь. Все мы такие: за плечами война, есть что вспомнить, а рассказать о себе не можем».

Бирюлин пил чай и ждал, что еще скажет его заместитель. Неладно сложилась жизнь комиссара. Несколько лет назад после тяжелой операции на сердце скончалась его жена. Не успел Будко оправиться от горя, как на него обрушился еще один удар. Под поезд попала единственная дочь. И остался бобыль бобылем в свои уже немолодые годы, прошедший всю войну от первых выстрелов до последних залпов, горевший в самолете, познавший горечь утрат друзей и близких Роман Будко. Замкнутый, чернее тучи ходил, а через год после смерти дочери и сам чуть следом за ней не отправился. Он давал провозной полет в облаках лейтенанту Волкову, тому самому, который сейчас командует звеном в эскадрилье Митрохина. Облака плотным слоем нависли над землей. Только вскарабкались они ввысь на своем учебно-боевом самолете, и тут в глазах Будко вдруг заходили огненные круги, и больше он ничего не помнил. Ни того, как Волков запрашивал его по переговорному устройству, ни того, как, обливаясь потом, молодой летчик пробивал толщу облаков и сажал машину. То ли старые раны сказались, то ли потрясения последних лет, а скорее всего, и то и другое вместе, Будко потерял сознание. Пришел в себя, когда самолет уже катился по бетонке. После этого происшествия его списали с летной работы и предложили перевод на запад, но он наотрез отказался: «Оставьте в родном полку, сердцем прикипел к нему!» Перешел на политработу, ожил, распрямился.