Николай Дементьев - История моей любви

Я промолчал, но из-под котла не ушел.

Болты оставили в отверстиях, котел зажал их, гайки сняли. Осторожно и молча вылезли наверх. Я заставил себя идти последним.

На палубе стояла тетя Феня, сложив на груди руки.

— Обед готов, Павел Степанович.

Ага, уже и она признает во мне начальника! Мимоходом распорядился:

— Обедать будем через полчаса.

Никто не возразил.

Присели на корточках на площадке и, заламывая гаечными ключами, стали высвобождать болты. Котел совсем не страшно дернулся и повис на цепях.

Шилов распрямился и, сверкая глазами, громко сказал:

— Вот это мы! Вот это Степаныч!

Все засмеялись; я вытер потное лицо. Котченко опять обнял меня за плечи.

— Иди, Степаныч, покури, а мы тали ослабим. Иди, иди.

Я сел на нос понтона, спустил за борт ноги. На воде зайчики… Далекий берег, чистое, высокое небо… Хорошо!

Проснулся я оттого, что меня кто-то толкал в бок:

— Обед готов, — Котченко улыбался, глядя на меня. — Сморился, Степаныч?

Ребята, как и вчера, сидели в каюте тети Фени. Я сел на свое старое место.

— Решил? — сразу же спросил меня Шилов.

— Что это?

— Да площадку вместе с лебедкой двумя кранами поднимать, ведь вчера говорил. Сегодня бы и кончили.

Я испуганно вздрогнул: то, что казалось совсем простым вчера, сегодня уже было очень сложным! Просто страшным…

— Я подхожу к нему, а Степаныч сидит и… думает! — Котченко подмигнул мне и захохотал.

— Нет, еще не решил, — серьезно ответил я Шилову.

— Брось, Петька! — Котченко перестал смеяться. — Не подбивай Степаныча, это не шутка.

— Не ему отвечать! — кивнул Дербенев на Шилова.

— Молчи, сволочь!

— Вам, ребята, — сказал я Шилову и Дербеневу, — надо ходить обедать в разные столовые.

— У них условный рефлекс! — сказал Котченко. — Как суп увидят, так драться. Это наследственное. А, Петя?

— А я согласен с Петей! — вдруг заявил Солнышкин. — Раз инженер — значит, не должен бояться.

— Ну, ну, — Котченко провел ему по губам рукавом куртки, — утрись сначала!

— Он прав, — сказал я. — Только… надо подумать.

Съели суп, потом второе. Тетя Феня, как и вчера, стояла у стены и говорила:

— Мой любил котлеты с картошкой. Страсть!

Никто по-прежнему не отвечал ей.

Надо решать!

Поели. Закурили. Я вдруг увидел, что ребята очень сильно похудели. Завтра они будут еще слабее…

Хорошо бы поставить площадку крана прямо на рельсы понтона, — значит, ее надо перевертывать еще в воде.

В каких местах и за что брать кранами? А если… если неудача?

Даже если крановщик чуть-чуть ошибется… Нет, этого просто не может быть! Площадку, наверно, уже засосало, занесло песком. Но ведь запас прочности у крана есть, без этого не бывает ни одной машины. Если удастся — уже сегодня кран будет в порту! Ведь, это правильно, я инженер, должен уметь рассчитать…

Солнышкин опять спал, но никто уже не обращал на него внимания. Тетя Феня медленно и молча убирала со стола. Лица у ребят воспаленные, глаза красные… У Дербенева дергается щека…

— Что же будем делать? Давайте решать, — неожиданно для себя сказал я.

— Надо поднимать! — быстро, решительно выговорил Шилов и тотчас же посмотрел на Дербенева; тот отвернулся.

Котченко молчал.

— Страшно! — наконец сказал я.

— Конечно, — быстро согласился Котченко. — Только… ведь расчеты должны точно ответить: можно или нет?

— Саша, а ты как? — спросил я у Дербенева.

— Не знаю, — ответил он. — Опасно… Если только всем следить в оба глаза!..

— Вот-вот! — быстро сказал Шилов. — И потихоньку, по сантиметрику! Все, Степаныч, отвечать будем, если что…

Я все молчал.

Котченко хлопнул меня по плечу:

— Чем быстрее кран поднимем, тем лучше. Понял, Степаныч?

— Хорошо, ребята, — сказал я. — Давайте думать. Только здесь стараться придется всем, я один ничего не сделаю.

Взяли чертежи. Сидели все рядом. Я высчитывал вес узлов. Соображали, в каких местах заводить тросы. Все было очень просто, буднично и даже быстро. Пароход как раз переставлял баржи, и краны были свободны. Покричали им туда, и пароход привел два крана. Я соврал, что поднимать двумя кранами — распоряжение начальника порта.

Машину и котел подняли на понтон легко. Только, выходя из воды, котел задел за площадку, вдруг замер, и кран, поднимавший его, начал клониться, клониться вниз. Я что-то закричал. Громко, до рези в ушах. Но крановщик уже стравил трос, котел повернули ломами, он легко вышел и встал на палубу. Да, когда кран нес по воздуху машину на понтон, она стала выскальзывать из тросов. Крановщик нес ее все быстрее, она скользила, скользила, — я зажмурил глаза и отвернулся. А когда снова открыл их, ребята снимали с машины тросы и смеялись надо мной.

«Начали!» — взмах руки, сильнее — площадка медленно поползла из воды. Вот уже потоки воды сливаются со швеллеров рамы, крутого барабана лебедки, сложного переплетения шестерен. А в голове опять быстро и надоедливо мелькает иллюстрация какой-то детской книжки: «Подъем затонувшего корабля».

Стоп! — пусть сольется лишняя вода.

Тихонько, осторожно, поворот… Еще, сильнее… Несколько длинных, страшных секунд — и понтон заметно ушел в воду: площадка, стукнув колесами, села на рельсы. Я подошел к ней, погладил ладонью мокрое железо… Вокруг стояли ребята, шумные и грязные, как черти. Кто-то протягивал мне папиросы, брюки, китель… У меня дрожали руки, губы, я никак не мог улыбнуться и попасть в брючину ногой. Котченко вдруг схватил и поднял меня в воздух, а ребята быстро натянули на меня штаны. Солнышкин смеялся и громко кричал:

— Одели Степаныча! Как в детском саду!

…Опять по воде били огромными ладошками: пароход вел кран в порт. Я лежал на капитанском мостике, на скамейке, отвернув лицо к спинке ее. Ребята сидели рядом на полу, курили и негромко разговаривали.

Дядя Тимофей, проходя мимо, задел меня, и Шилов тотчас же отрывисто сказал ему:

— Тихо ты, дубина! Степаныч спит, не видишь?..

Тина, Тина, любимая моя, как ужасно вышло все у нас с тобой! Я думаю, сто раз передумываю, вспоминаю — и как хочешь, но я прав. Прав!.. Прав, только как же я буду жить без тебя?

Но я не могу иначе. Не могу, как хочешь…

Тогда на пароходе дядя Тимофей вдруг испуганно сказал:

— Чтой-то? Народу-то на стенке!..

Я вскочил, ребята тоже поднялись.

У порталов кранов на стенке стояла толпа. Был виден дергающийся Пулин, рядом с ним стоял Власюк, как всегда вытирал платком шею. Вспыхнули на солнце стекляшки Зубкова.

— Не бойся, Степаныч, — прошептал Солнышкин.

— Степаныч и не боится! — грубо и громко оборвал его Шилов.

Пароход ткнулся бортом о стенку, что-то натужно заскрипело. Двое матросов быстро, заученными движениями, перебросили на берег трап. Все молчали. Будь что будет…