Николай Дементьев - История моей любви

Рядом со мной были лоснящиеся от пота, запачканные в масле руки, плечи, спины Шилова и Дербенева. Я видел напрягшиеся мускулы, желваки на стиснутых скулах, сосредоточенные, посветлевшие от напряжения глаза… Прерывистое, горячее, поспешное дыхание… Тяжеленный вал плыл между нами… Одно неосторожное движение, даже вздох не вовремя, — и можно остаться без руки, ноги, а то и головы. Но никто будто не замечал этого, будто не догадывался об этом, и в то же время ни одной, даже малейшей, оплошности! И каждое движение рассчитано — ловко, единственно возможно!..

— Паша, не спеши! Помалу, Саша! Ну, Петенька… — я видел искоса большие, чуть прищуренные глаза Петра Ильича, полузакрытые бугристым, мускулистым плечом — на нем серо-желтая полоска масла…

Сильнее, еще, будто даже поскрипывает в коленях, — и вал подходит к подшипникам. Всё? Нет, никто не опускает ломов. Ага, вал почему-то не ложится на место… Дербенев чуть сильнее, явно нетерпеливо дернул ломом, — у Шилова и Петра Ильича от безумного напряжения полуприкрылись глаза, но вал не шелохнулся. С запозданием, отчаянным рывком убирая из-под него ногу, Дербенев виновато и благодарно улыбнулся, — Петр Ильич и Шилов даже слова не сказали, даже глазом не повели, будто и не спасли человеку ногу!

— Перекос, — у этого вала плохой характер! — облизнув губы, успев улыбнуться, сказал Шилов.

— Бери слева! — кинул Петр Ильич.

Снова завели ломы, снова от напряжения постукивает в висках… С одной стороны я касаюсь плечом горячего плеча Шилова, с другой — Дербенева. И все время чувствую Петра Ильича — будто один вчетвером… Никто ничего не говорит, и нет никаких команд: просто каждому понятно, что нужно делать, что делает сосед, будто все восемь рук — твои!..

Рывок, еще, и — высоко вздымающиеся от полного, глубокого, облегченного вздоха груди — вал сел на место. Секунда молчания: блестящие от возбуждения, удовлетворения яркие белки глаз, блаженно распустившиеся мускулы тел, обмякшие губы — и, конечно, очередная шутка Шилова:

— Ишь ты, черт, не узнал, что ли, сразу своего места? — Он ласково, пачкая в масле руку, погладил вал.

— Этот возьмем талями, перекантуем и опять помалу ломами, — Петр Ильич уже смотрел на следующий вал.

И тотчас же, не перекуривая, будто охваченные каким-то неистовым увлечением, все пошли к новому валу. Опять каждый заправил под него свой лом, заботливо давая место соседу, чтобы тому было удобнее. Снова дрогнувшие, как струна, мускулы, снова молоточки в висках… Неужели это Дербенев только что спорил с Петром Ильичом, неужели у Шилова неприятно-ухарская челочка? Неужели они оба подсмеивались надо мной?

— Еще, еще, еще… — негромко и ласково говорил Петр Ильич.

И опять я чувствовал горячие плечи, прижатые к моим, опять мы дышали все вместе, разом, будто одной грудью, опять я знал, что каждый возьмет на себя — обыденно, просто, незаметно — любую тяжесть, только бы спасти соседа, допустившего оплошность!

Еще усилие, еще… Пот, будто мыло в бане, заливает глаза и рот… Я мельком вижу, как Шилов по-мальчишески потешно шмыгает носом, а Петр Ильич фыркает, отдуваясь.

И опять никто ничего не говорит: восемь рук одним движением несут вал, согласно и ловко повертывают его и аккуратно, как стеклянный, кладут в подшипники. Опять на секунду высоко и облегченно вздымается грудь, опять родные лица и, конечно, шутка Шилова, только что успевшего перехватить ломом вал у меня:

— Он не тяжелый, не бойтесь.

А я радостно и растерянно смотрю на свою руку: она только что была под валом, у меня от страха похолодел затылок.

— Этот будем брать… — говорит Петр Ильич, и глаза всех вместе с его глазами смотрят на следующий вал.

Все-таки и я отличился, даже самому радостно стало. Собрали лебедку, и Петр Ильич, будто извиняясь, чуть покраснев, сказал:

— Видишь, Паша, какая история: мы еще вчера мучились, никак не поймем схему управления. Новая и очень уж сложная, черт ее дери!

Дербенев снова скептически улыбался, косясь на меня, Шилов молчал. И я решился: взял паспорт крана, чертежи… Сели все опять на шпалу, закурили моих, ленинградских…

У меня очень хорошее пространственное представление, я всегда легко разбирался в чертежах, в кинематике, во взаимодействии отдельных частей. Прикинул один рычаг, другой… Дербенев опять с ехидцей спрашивал:

— А эта тяга куда? Ну, а эта?

У меня было такое состояние, будто я в институте, в перерыве между лекциями, объясняю какому-нибудь студенту непонятную задачу. Только и всего. Я говорил неторопливо, уверенно. И спокойно думал все время. Схема вышла простой и удобной.

— Ну, ее еще собрать и опробовать нужно! — Дербенев хмыкнул.

Петр Ильич вскочил, почти побежал на кран. Собрали быстро, молча, согласно, будто одним движением, как раньше лебедку. Петр Ильич сел за рычаги, мы остались у лебедки.

— Подъем? — спрашивал Петр Ильич из пульта управления.

— Ну, так, — отвечал Дербенев; мы все следили за муфтой сцепления.

— Теперь поворот? Вылет стрелы?

Петр Ильич отпустил рычаги и подошел ко мне. Секунду постоял, разглядывая, потом ласково, по-свойски толкнул в плечо:

— Хорошо, что приехал, мы бы тут, может, сутки проваландались.

Шилов сказал Дербеневу:

— Сашок, утри нос! Это тебе не болты крутить!

Я, как мог равнодушно, произнес:

— Управление — это еще не самое сложное. Главное — динамика!

Но на этом и кончились мои успехи в тот день.

Буксир повел понтон с краном к стенке: навешивать стрелу. Как ее рассчитать — на это у нас действительно специальное задание было, а вот как ее, длиной в двадцать метров и весом в две тонны, присоединить к крану?

А дело, оказывается, сложное.

Еще когда вели кран к стенке, Петр Ильич сказал:

— В первый раз такую вешаю, где ее брать краном, а, Павел?

— Посередине…

А Дербенев с Шиловым опять слушают, конечно.

— Нет, посередине, пожалуй, нельзя, — Петр Ильич пошел к стреле, мы за ним. — Надо так, чтобы задний конец был книзу, передний — вверх. Вот здесь примерно, а?

— Да… — Еще делает вид, что спрашивает; а мне надо соображать быстрее!

Свободным оказался портальный кран Смородиной. Она вначале отказалась поднимать стрелу.

— Дубовик прикажет — хоть в воду! — звонко кричала она, улыбаясь. — А без его согласия — съест!

— Здесь начальство, может подтвердить, — Петр Ильич показал на меня, ребята почему-то заулыбались. Я кивнул, стараясь не краснеть.

Смородина долго, с любопытством рассматривала меня. Дербенев крикнул ей: «Не влюбись!» — я все-таки покраснел, а она громко засмеялась и села за рычаги.

Стрела сначала поползла одним концом вверх — Петр Ильич сожалеюще крякнул. Потом еле-еле оторвался от палубы и второй, и она легко закачалась в воздухе. Навесить стрелу — значит соединить «пальцами» нижний конец ее с рамой крана: совместить отверстия и забить стомиллиметровые «пальцы».