Николай Дементьев - История моей любви

Смородина осторожно подвела стрелу, Петр Ильич и Дербенев стояли с ломами в руках, мы с Шиловым держали по «пальцу». Может быть, стрелу погнуло при транспортировке, или кран не монтировали на заводе для сдачи, только стрела «не ложилась». Мы били по ней кувалдами до дрожи в руках, заламывали ломами. Смородина несколько раз то поднимала, то опускала ее. И здесь со мной случилось то, чего и надо было ожидать. Сказалось сразу все: и непривычка к продолжительному напряженному труду, и отсутствие самодисциплины, опыта, и мальчишеская торопливость, и самомнение, и еще какая-то дрянь в этом же роде…

Я вдруг почему-то решил, что если отпустить стрелу, она своей тяжестью раздвинет опоры в раме крана и встанет на место. И сказал об этом Петру Ильичу.

— Нельзя, что ты! — ответил он. — Сорвется и продавит палубу, потопим понтон.

— Так полдня потеряем.

— На работе тоже терпение надо, как во всяком деле. За девушками ухаживал — не торопился? — Он прищурил глаза, что-то соображая.

— За девушками как раз надо торопиться, — улыбнулась мне Смородина.

Все остальное произошло очень быстро. Я подумал: «Докажу сразу, что инженер», — и скомандовал ей:

— Трави!

Стрела упруго, как пружина, дернулась, куда-то в сторону отлетел Дербенев, мимо метнулся Петр Ильич с ломом в руках, скрежет — стрела замерла, понтон глубоко ушел одним бортом в воду.

Петр Ильич смахивал с лица крупный пот, вторая рука его, все еще державшая лом, быстро покрывалась яркой кровью. Стрела действительно раздвинула опоры — и упала бы на палубу, если бы Петр Ильич не успел задержать ее ломом.

С палубы поднялся бледный Дербенев, потирая плечо, откуда-то из-за крана медленно появился Шилов…

— Живы?! — задыхаясь спросила сверху Смородина. — Присылают здесь всяких… — она выругалась.

Я сказал:

— Простите, Петр Ильич… — И — ведь только представьте себе! — быстро пошел прочь.

Шел и еще старался делать вид, что иду просто так, по своим делам, что ничего не случилось…

Уже почти у проходной кто-то неожиданно взял меня под руку, — Петр Ильич догнал меня. Он чуть-чуть побледнел, рука была перевязана носовым платком, красным от крови.

— Ты чего психанул, чудак? — ласково говорил он мне. — Чего на работе не бывает: ты же не со зла! Вернемся, объясним, ребята ведь хорошие…

Вы можете не поверить, но со мной случилось как в детстве: и вижу, что не прав, и понимаю, что́ делать надо, а вот не переломить себя — и все!.. А стыд какой! Только что так работали!.. И сразу, в первый же день, так все испортить! Нет, лучше в воду!..

Вышли из порта, и Петр Ильич уже с сожалением сказал:

— Вот ты какой!

— Что вы со мной нянчитесь-то? — сказал я.

— Нянчусь? А потому, что сто́ишь. Ну ладно, иди отдыхай, а вечером я к тебе зайду.

Я кивнул. Если бы не Петр Ильич, потопил бы понтон! Нет, мне прощения нет и быть не может!

Потихоньку, чтобы Дарья Петровна не увидела, пополоскался над раковиной, прошел к себе в комнату, бросился на кровать и закрылся с головой одеялом.

В первый день, когда я убежал с крана, я проснулся вечером оттого, что за дверью, в прихожей, Витя горячо и убежденно говорила Петру Ильичу:

— Чемоданник! Слюнтяй! Я сразу раскусила! Гнать в шею! Сегодня с кранов убежал, завтра из порта сбежит!

— Кто тебе сказал?

— Ребята.

— Чепуха… Просто договорились, что он пойдет домой, разберет вещи, устроится. На это время надо? Из него толковый инженер выйдет: сегодня со схемой управления мигом разобрался.

— В выходной мог бы с вещами возиться. — И потихоньку: — Ваши пальцы целы?

— Целы.

— Я бы ему за это!..

Я торопливо встал, оделся. За дверью долго молчали, потом Витя как-то необычно, совсем по-девчоночьи проговорила:

— Зайдете к нам? Бабушка рада будет…

— Вот что, Вика. В шею гнать — это последнее дело, надо тебе взять себя в руки… помогать парню, он того стоит… — И тоже после молчания: — Зачем говоришь неправду? Дарье Петровне очень не нравится, когда я к вам хожу, ты же знаешь. Тридцать пять и восемнадцать, война, фронт… Какая же мы пара?

— При чем здесь пара? Я люблю вас, и… больше ничего не существует.

Было неудобно подслушивать, и я громко позвал:

— Петр Ильич!

Он торопливо раскрыл дверь.

Петр Ильич — из категории отца и Андрюшки: майор в отставке, мог бы припеваючи жить на пенсию, а он работает в порту механиком. Целый день в масле, грязи… Добровольцем, конечно, пошел на войну, все время во флоте, в разведке, девять ранений, шесть орденов. Сам ленинградец, а после войны приехал сюда. Мне он сказал, будто извиняясь:

— Во мне, знаешь, почему-то еще много мальчишеского осталось: вот было интересно посмотреть, что за Сибирь такая. А потом… люди здесь нужны, ну и остался.

— И ничего, привыкли?

— А чего привыкать? Я же не в Америку переехал… И потом — я всегда проверяю себя: честно я живу или нет? Правильно поступаю?

— Я вам верю, — сказал я.

Сразу видно, что он очень правдивый человек. И простой. Я как-то о деньгах заикнулся, а он тотчас же:

— Если надо, возьми у меня.

Живет в общежитии, вместе с ребятами:

— Веселее. Да и зачем мне одному целая комната, когда у нас еще семейным не хватает?

— А почему до сих пор не женились?

— Я, знаешь, из таких, для которых это очень серьезно. Да и жизнь так сложилась: из десятилетки — в армию, потом сюда. Была одна знакомая девушка, вышла замуж, пока я «языков» ловил, — он засмеялся.

Смеется он очень хорошо, заразительно, как душевный, добрый человек: морщинки у глаз исчезают, а нос по-мальчишески задирается и вместе с непослушными волосами делает его очень молодым и красивым; глаза становятся глубокими, светящимися… Просидели мы с ним в тот вечер часа три.

С Петром Ильичом хитрить нечего, это не Власюк или Дубовик, и я прямо сказал ему, что многих вещей не знаю. Плохо нас готовили в институте. Если бы я шел в КБ, тогда другое дело, а здесь ведь работа с людьми. Пришлось мне согласиться, что я еще очень молодой: и годами и жизненным опытом. Этот опыт — ведь тоже диплом, да еще какой!

Петр Ильич курил, щуря глаза, и ласково говорил мне:

— Надо терпеливо и без горячки входить в дело, так? Не строить из себя начальника, а учиться и учиться у всех, впитывать навыки, как губка воду. Входить во все мелочи, а для этого как можно больше времени проводить в порту. Чтобы командовать людьми, надо знать больше их не только в расчетах и чертежах, а и во всем, что называется жизнью. Хотя бы жизнью твоего участка. А институт этих конкретных, жизненных, рабочих знаний почти не дает. Вот и остается один путь: «старшие товарищи», как няньки, должны помогать тебе на каждом шагу. А ты расти и взрослей. Сам. А сегодня ты меня очень удивил, — огорченно проговорил он. — Сам же виноват, и сам же из-за пустяка так упал духом!..