Зигмунд Скуиньш - Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека

— До сих пор в голове не укладывается, что Рандольфа нет.

— Подвели черту и — точка. Проще пареной репы.

— Ну, зачем ты так!

— Ах, не обращай на меня внимания, распустила тут нюни. Тебе этого видеть совсем не обязательно. Дура я, тряпка. Привыкла себя жалеть.

— Я понимаю.

— Ничего ты не понимаешь. Да и вообще понять другого человека невозможно. Просто присказка такая: я понимаю. Как «с Новым годом» или «приятного аппетита».

— Ты не дура и не тряпка.

Зелма глянула на меня ошарашенно и вдруг заразительно, во всяком случае как-то особенно захохотала. Смотрела на меня и хохотала. Это было настолько неожиданно, неуместно, что я невольно стал озираться по сторонам. Не оттого, что боялся, — кто-то услышит. А просто так, машинально. От удивления.

— Как это мило, что ты меня жалеешь! — Она с жадностью вдыхала воздух. От смеха у нее двигалась спина. — Как это мило, что ты меня утешаешь. Да будет так! Нет смысла вешать нос. Прощай, Рандольф! На веки вечные! Как сказал при самой скверной из возможных ситуаций один мудрец, всходя на эшафот: жизнь продолжается. Пойдем, Калвис. Здесь нам больше делать нечего. Все. Аминь и точка.

Это прозвучало деловито и бодро, что меня тогда порадовало. А теперь, когда пишу эти строки, перебирая в памяти события тех дней, я себя спрашиваю: неужели слова Зелмы в тот момент не вызвали во мне иного отклика? Неужто был я таким дураком, что ничего не понимал? Правильней будет на это ответить, пожалуй, так: иного отклика я слышать не желал. Ничего иного знать не желал. Я был полон противоречивых чувств, но больше всего на свете мне хотелось быть с Зелмой.

— Ты думаешь, так можно? — в душе я все еще упорствовал.

— Можно.

— А цветы?

— Не все ли равно, где оставим цветы. Пошли.

Звучал похоронный марш. Холодная рука Зелмы жгла мне ладонь. Сердце в груди вызванивало трепетно и глухо. Но я сказал себе: любовь оправдывает все.

…Ночью мне приснился сон: вот он идет, одну за другой открывая двери. Рандольф все ближе и ближе… Обливаясь холодным потом, открываю глаза. И ужас не в том, что Рандольф стоит у моего изголовья, а в осознании того, что больше уже никогда его не увижу. Все будет почти так же, как и раньше. Но место Рандольфа останется пусто.

Когда космический аппарат «Вояджер-1» пролетел мимо Сатурна, послав на Землю информацию, газеты писали: особенный интерес ученых вызывают кольца Сатурна, состоящие из сотен самостоятельных «колечек». В одном из шести основных колец обнаружены два совсем необычных «колечка». Одно такое «колечко» входит в другое, которое больше и ярче, а затем выходит из него. По мнению ученых, такое даже трудно себе представить, поскольку это противоречит законам небесной механики Ньютона.

На законах Ньютона держится современная наука. Я не считаю, что ньютоновские законы не верны. Но оказывается, границы истины гораздо шире, чем в свое время их сумел объять даже сверхгениальный мозг Ньютона. Пока же человеку не удалось открыть всеобъемлющие законы, которые в конечном счете позволили бы составить представление об истине во всей полноте.

В механике человеческих отношений меня более всего интересуют те точки пересечения, где хорошее превращается в дурное и дурное в хорошее. Еще совсем недавно мне казалось, что конфликт существует между дурным и хорошим. А может, дурное нигде никогда не расстается с хорошим, просто выходит из него и в него же опять возвращается.

Еще совсем недавно мне казалось, что мать и Янис Заринь никогда не достигнут согласия. Теперь на этот счет держусь иного мнения. Во всяком случае, прежней уверенности у меня нет. Было бы наивно полагать, что после стольких лет они сошлись лишь для того, чтобы продолжить противоборство. Возможно, они осознали, что сами с собой только борются. И что в одиночку человеку даже самому с собой трудно сладить.

Иногда не без ужаса сознаю, что к Зелме меня влекут как раз ее не лучшие качества. Бывают моменты, я испытываю к ней чувство, близкое к ненависти, а все равно, она вошла в меня так глубоко, что без нее не мыслю своего существования.

Как было бы просто, если бы и в жизни, как на шахматной доске, белые боролись против черных. Добрая сила — любовь, злая — ненависть. Но то была бы не жизнь, а сказка. А потому и бесполезно задаваться вопросом, возможно ли такое вообще.

Зло в чистом виде не кажется мне слишком опасным. Разве коварные злодеи и растленные насильники отравляют океаны, спускают химикаты в реки, загрязняют атмосферу, доводят норму радиации до угрожающего здоровью уровня? Нет, все это делают обыкновенные люди без намека на душевную ущербность, к тому же и высокообразованные, отдающие себе отчет в своих поступках, в их логической перспективе. Были бы давно забыты войны, если б воевали только те, кто жаждет крови. Войны лишь потому до сих пор не изжиты, что в определенной ситуации наилучший, наипорядочнейший, наидобрейший человек способен стать убийцей.

Главная угроза миру сегодня, на мой взгляд, исходит не от тех, кто помышляет о массовом самоубийстве, испепелив огнем планету, но от тех, кто любой ценой желает жить легко, красиво и корыстно.

Злонамеренность изувера, садиста, маньяка в общих чертах я могу объяснить, потому-то она и не слишком меня пугает. Пугает меня зло, которое я сам способен породить. Зло, которое нежданно-негаданно исходит от близких людей. Зло, которое я не способен объяснить. Зло, от которого никто не застрахован.

Накатила экзаменационная сессия. С одной стороны вроде бы сплошная зубрежка, с другой — раздолье необычайное, никаких лекций, никакой общественной работы.

Наиболее трудные экзамены сдал заблаговременно, а потому предстояли всего две скорее формальные, чем действительные нервотрепки. Занимался с прежней нагрузкой, не выходя из привычного ритма. Сбереженное время собирался использовать для подготовки к экзаменам в медицинском институте по дополнительной программе.

Однако ничего из моих замыслов не вышло. В воскресенье утром отправился в Вецаки. Визит был вызван весьма прозаическим мотивом: понадобился старый конспект лекций и учебник Вулворта.

Матис и Кристап на задворках рядом с кучей компоста копали яму. Мое появление их взволновало.

— Урра! — словно по команде завопили оба. — Долго же ты пропадал! Совсем от дома отбился!

— Что вы тут роете?

Матис, одетый по-летнему, тощий и желтый, будто из соломы сплетенный, Кристап в последнее время стал округляться.

— Да та-ак, — Кристап сопел и тяжело дышал от усталости.

— Может, удастся что-то откопать.

— Все-таки что?

— А все равно. Что откопаем, то и хорошо, — объяснил Матис. — Нам нужен подарок для дедушки. Он завтра выходит на пенсию.