Зигмунд Скуиньш - Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека

— С бабушкой в прошлом году нам здорово повезло, — вспоминал Кристап.

Тот случай мне был известен. Прошлым летом бабушка их сокрушалась, что яблоки не уродились. И тогда к Дню Военно-Морского Флота Кристап с Матисом к веткам бабушкиной яблони с помощью черных ниток привязали несколько превосходных плодов. Бабушка и впрямь поверила, что раньше не заметила, и долго радовалась, пока яблоки совсем не скукожились, не почернели. Я тогда еще полюбопытствовал, какое отношение к бабушке имеет День Военно-Морского Флота. Матис с достоинством ответил, что праздник всегда остается праздником, какой на неделю выпал, тот и надо отмечать.

О яме больше разговора не было. На станции я купил три мороженых. Свое хотел отдать им. Но мальчишки, скривив рожицы, отказались.

— Сегодня есть мороженое не будем, — сказал Матис. — Мороженые дни у нас бывают, когда в огороде норму прополки выполним.

— Понятно. А кто тебе, Кристап, шишку на лбу посадил?

— Кто? Ха! Твой братец Ундавит.

— Ерунда, — отмахнулся Матис. — Вообще-то мы его не боимся.

— Хоть он и жирный, а все равно дурак, — добавил Кристап.

— Он пытался нас уверить, будто наши оловянные солдатики слушают только его команды. Он врун, ведь правда?

— Не берусь судить. Я его не знаю.

— Как так?! — Матис и Кристап уставились на меня в неподдельном удивлении. — Брата — и не знать!

Странное чувство испытывал я, переступая знакомый порог. Все вокруг как прежде, все родное, близкое, только видится как бы сквозь светофильтр. Привычное казалось странным, обычное — необычным. В чем причина отчуждения, я с ходу не сумел разобраться, но ощущения дома не возникло.

Кое-что изменилось, и, по существу, я, разумеется, не мог того не заметить. Посреди прихожей валялась пара стоптанных коричневых башмаков на толстой подошве. Это в нашей-то чистой, сверхприбранной прихожей, где для обуви всегда имелось строго определенное место: полка под вешалкой.

Чуть дальше — к стене прислонен подростковый велосипед; на вощеном линолеуме отпечатки грязных колес. Свой велосипед я один-единственный раз в жизни вкатил в коридор, чем довел мать до слез, после чего со мной была проведена беседа на тему, что такое квартира, каким должно быть отношение к вещам, к труду ближних и т. д.

По некоторый признакам догадался, что в доме обитает кошка. Это меня больше всего потрясло, ибо я знал мнение матери на этот счет: к чему держать кошку, тогда уж лучше завести хорька… В молодости она страдала астмой и потому боялась кошачьей шерсти. А может, не боялась, не знаю, во всяком случае присутствие животных в квартире в ней вызывало решительный протест.

Посреди кухни на перевернутом вверх ножками табурете громоздился подвесной лодочный мотор. Янис Заринь, в ковбойке и подвернутых джинсах, стоял на коленях перед этим идолом механики, энергично работая отверткой. На полу чисто символически были расстелены листы газет. Смазка сочилась сквозь бумагу, вокруг разбросаны винты, прокладки, разные детали.

— Матери дома нет?

После взаимных приветствий Янис Заринь почти не изменил позиции (рукопожатием не обменялись).

— На базар поехала. Удел женщины — любить и делать покупки.

— Мне надо кое-что забрать из шкафа.

— Господи, бери, чего спрашиваешь. В своем доме.

На голоса из моей комнаты выскочил мальчик лет десяти и припечатался к дверному косяку, словно боксер к стойке ринга. Данная Кристапом характеристика оказалась явно пристрастной: мой «брат Ундавит» не был особенно жирным, просто в меру упитанный.

С нескрываемым интересом, пытливо и долго, мы изучали друг друга. Трудно сказать, какое впечатление произвел я. Мое же внимание привлекли глянцевито-черные волосы брата и довольно узкий разрез его глаз. Легенду о полноте скорее всего породили круглые румяные щеки. Прическа была откровенно детской, — прямая челочка на лбу, но волосы так отросли, что бровей почти не видно. Что касается его воинственности, эта часть характеристики, похоже, была верной. Грудь брата была завешана блестящими значками, за поясом кухонный нож, из кармана штанишек торчала рукоятка револьвера.

Наше обоюдное внимание и сдержанность, должно быть, позабавили Яниса Зариня.

— Да ну же, поздоровайтесь, пожмите друг другу лапы, чего уставились, как бараны. Оба вы Зарини. Так сказать, ветви единого ствола.

Тотчас, безо всякого перехода, даже не выждав, пока мы обменяемся рукопожатиями, как анекдот, как забавную шутку, он принялся рассказывать о том, что «сынок этот достался ему по суду, поскольку матушка взяла себе меньшого». О том, что Ундавит обретается тут «до поры до времени», пока не отыщется «брешь в каком-нибудь интернате или детдоме». О том, что бабушка из Ростова шлет «слезные письма, просит отпустить внука хотя бы на лето в арбузный рай». Но не бывать тому, по крайней мере до тех пор, покуда у него мозги в голове, а не мякина, покуда он в состоянии произнести хотя бы одну трехэтажную фразу.

Зашел в комнату забрать свои вещи. Кресла-кровати рядом с диваном уже не было. Похоже, это означало, что Янис Заринь здесь больше не ночует. На моем столе лежала стопка картинок, вырезанных из годового комплекта «Огонька» в потрепанной обложке. Ундавит не спускал с меня глаз. Стоял посреди комнаты и наблюдал, как я роюсь на полках шкафа.

— Ну, Ундавит, как дела?

Он не ответил, только наморщил лоб.

— На каком языке ты разговариваешь?

— А мне все равно.

— Так как тебе тут живется?

— Скукотища. — В его взгляде и особенно низком голосе было что-то комически стариковское. — Нет коллектива.

— Море, дюны, речка, тут такое раздолье.

— Скукотища, — повторил он.

— Где ты жил раньше?

— На той стороне.

— А там скукотищи не было?

— Нет! — Темные глаза радостно заблестели. — Там стоит подразделение гусеничных транспортеров. Дом огромный. Только в нашем подъезде семеро мальчишек. Офицерские ребята. Никакого сравнения. — И он опять сник.

Я вернулся к Янису Зариню. Не потому, что жаждал его общества. Просто ничего другого не сумел придумать. Я должен был повидаться с матерью. К тому же не хотелось давать ему основания думать, будто я умышленно его избегаю и тем самым протестую против перемен, демонстрирую свои права на комнату и прочее. Снял пиджак, повесил его в прихожей. Налил из-под крана воды, напился.

— Мать здорова?

— Здорова, здорова, можешь не волноваться.

— Жизнью довольна?

— Покажи мне хоть одну женщину в ее возрасте, которая была бы довольна жизнью!

У меня похолодел затылок. Только этого недоставало — дать волю откровениям Яниса Зариня на эту тему. Да еще в присутствии Ундавита.

— Я думаю… у нее на работе…

— Работа — единственное место, где наши замотанные женщины могут отдохнуть. — К счастью, в более детальные рассуждения о психологических особенностях стареющих женщин он углубляться не стал.