Гавриил Федотов - Любовь последняя...

Уже давно хозяйничала зима, все старательнее укрывая Пологую балку и окрестные поля своим белым снеговым одеялом, все выше наметая сугробы в узких проулках поселка, у стоявшего с краю домика Улитина, возле недалеких зарослей шиповника, все резче делая видневшуюся вдалеке темную кромку леса… Постепенно усиливались и морозцы. По утрам, в час сбора на работу, запорошенные окна общежития пропускали лишь негустые сумерки, и без включенного электрического света не обходилась уже ни одна комната. Жаркая сушилка нагревалась безостановочно, круглые сутки, только ночью угасал и несколько отдохнувший было за лето «титан»: теперь около него с раннего утра до позднего вечера можно было встретить любителей погреться чайком.

Оледенелые, поголубевшие стекла в комнате Тараса будто нехотя пропускали первые робкие лучи света. Но еще заметнее делалось тогда это смещенное, как бы отбежавшее к углу, бледное пятно окна. А когда жители комнаты дружно вскакивали со своих коек и кто-либо включал свет, за окном снова казалось бархатно-черно.

Тарас не «удрал» за Полярный круг, не заделался арктическим зимовщиком или корабельным плотником. Больше того, совсем не хлопотал о переводе на шахту «Новая», остался в прежней комнате, даже не сменил своей койки. Да и все в комнате осталось так же, по своему старому расположению, если не считать, что вместо Василия уж давно жил новичок — тоже член бригады Харитонова. Впрочем, эта перемена заметна менее всего: разве только Тарас порой подивится, как неправомерно много места занимала, бывало, в комнате шумная, беспокойная и себялюбивая «широкая натура» Кожухова. А остальные жильцы комнаты, кажется, успели его забыть.

Тарас по-прежнему работал бригадиром молодых крепильщиков. Но вечерами он аккуратно посещал курсы проходчиков, мечтая со временем в совершенстве овладеть этой боевой, очень приглянувшейся ему горняцкой профессией. Случай в старых выработках не испугал его, не обескуражил, с «Соседкой» не поссорил, напротив: отремонтировав своей бригадой крепь первого и второго вентиляционных штреков, Тарас частенько потом проходил к глубокому отвершку Пологой балки и подолгу любовно слушал, как неистово весело гудит снова налаженная при его помощи вентиляция старых выработок, безостановочно забирая в них чудесный воздух окрестных полей и лесов.

И по-прежнему Тарас любил помечтать. Особенно — поднявшись на-гора́ из ночной смены, в эти не очень долгие минуты перед крепким молодым сном, когда добрая шахтерская баня размаривала больше, чем вся смена, и мышцы так приятно обмякали, что не хотелось зря пошевелить рукой или ногой, а хотелось только подольше помечтать! Но это были отнюдь не туманные, лишенные внутренней связи с жизнью, пустые и бессмысленные мечтания, — его большекрылые мечты всегда шли рядом с его повседневной работой, которая как бы питала и подкрепляла их. Просто у Тараса это были минуты, когда мысленно сбывались — завоеванные, конечно, трудом, учебой, энергией — все решительно пожелания, а на разумные желания он тогда не скупился, хоть и никогда не вдавался в беспочвенное прожектерство, не строил «воздушных замков», не переводил свои мечты в нелепые грезы.

Эту любовь у Тараса к мечте сразу подметила и однажды, в первую пору их знакомства, очень едко высмеяла Поля. Тарас тогда выслушал все ее насмешки смущенно, но терпеливо. А в следующий свой приход принес бережно обернутый в бумагу томик. Раскрыв его по заранее сделанной закладке, он уже вполне твердо сказал:

— Неверно, оказывается, Поля, твое утверждение, что мечтать нам не к лицу, что фантазировать к лицу только кисейным барышням да поэтам, совсем это не так, неправильно! Мечта, конечно, мечте рознь… Ноты сейчас прочитай-ка вот это место… что говорил Ленин поэтому поводу в своей знаменитой речи на Одиннадцатом съезде партии. Вслух, пожалуйста, эти строчки прочитай!

Поля тогда как-то по-особому, с нескрываемым превосходством на него взглянула, но все же с интересом подвинула ближе книгу и четко прочитала вслух:

— «…Напрасно думают, что она нужна только поэту. Это глупый предрассудок! Даже в математике она нужна, даже открытие дифференциального и интегрального исчисления невозможно было бы без фантазии. Фантазия есть качество величайшей ценности». Да-аа, — пришла очередь смутиться Поле. — И как же тебе, Тарас, не стыдно: знал про эти слова Ленина и ничего мне не сказал, молча выслушал мои разглагольствования, вовремя не остановил, не поправил?

— В том-то и дело, Поля, что не знал я тогда, — старательно оправдывался Тарас, — а только чувствовал, как ты в этом… не совсем права. А потом спросил у нашей библиотекарши, ну, она мне обстоятельно разъяснила, нашла даже это место в трудах Ленина.

Вот так они впервые и начали вместе читать книги.

И сейчас Тарас любил помечтать о том времени, когда он будет первоклассным проходчиком, о возможностях и будущем «Соседки» в целом, о своей личной жизни и первом таком сильном и красивом своем чувстве, отнюдь им не изжитом, которому он оставался верен по-прежнему. В мечтах о своем будущем Тарас, как и раньше, отводил много места Поле, только осуществление их отодвигал в какую-то не очень определенную даль.

Встреч с Полей он не избегал, а просто не искал их, и потому видел ее несколько раз только издали, мельком. Осенью он слышал от Лиды, что Поля собирается переходить из их комнаты в девятое общежитие. Лида рассказывала ему об этом, беспечально посмеиваясь, с осуждающими нотками в голосе называла ее непрактичной чудачкой, а девятое общежитие обзывала самым нудным местом в «Соседке» и тоже совершенно открыто подтвердила, что это общежитие неустроенных судеб. Затем от случайно встретившейся Зои, заговорившей первой, он узнал, что Поля поселилась в этом унылом общежитии «теперь уже навсегда», — как подчеркнуто и многозначительно выразилась она. «Ну… почему это «навсегда?» — немедленно мысленно запротестовал Тарас.

Вот и все, что он знал о Поле; напоминать ей о себе сейчас он находил преждевременным. Даже больше того: неуместным, нетактичным, невеликодушным.

Но время от времени что-нибудь с новой силой будоражило Тараса, точно нарочно не давая ему успокоиться на этой неопределенной дали в мечтах о личном. Особенно неудачным в этом смысле выпало недавнее воскресенье: утром он совсем негаданно повстречался при выходе из общежития с Симакиным, имел с ним короткий разговор.

А уже перед вечером, когда Тарас на короткое время остался в комнате один, вдруг вошла по своему обыкновению без стука Конова (она в этот день не дежурила).

— Я к тебе с небольшим вопросом. Полю сейчас проведать иду, — сказала она, поздоровавшись и присев на табурет. — Что ж ей от тебя-то передать? — и требовательно посмотрела на Тараса.