Гавриил Федотов - Любовь последняя...

Но перед тем как лечь снегу, когда напряженная подготовка к зиме уже заканчивалась, а Петр затеял сменить две-три изношенные шпалы прямо против своей будки — отказать ему в помощи и, таким способом, избежать этого окна Марина уж никак не смогла. И вот тут-то многотерпеливая Ульяна, даже не приподнимая головы и не заглядывая в окно, а едва лишь заслыша издали ее грудной певучий голос, вдруг умоляющим шепотом сказала дочери:

— Оторвись на время от своих книг и пересели-ка ты меня, не мешкая, вон к тому окну, во двор… Или ты, Аленка, сейчас больно занятая?

— Что это ты, мама, затеяла? — зная, как та ценила свое «выигрышное место», как постоянно дорожила своим окном-экраном, поразилась дочь. — Пожалуйста, не выдумывай и не затевай зря никаких переселений — потому что сразу назад запросишься: ведь у дворового окна ты лишь одну поленницу из старых шпал видеть будешь! А тут все перед тобой как на ладони!..

— Нет, Аленка, переведи… — опять умоляюще прошептала Ульяна. — Или, может, ты боишься, что одной это тебе не под силу будет? Тяжело? Надорвешься?

— О, да что там еще о таком пустяке толковать, — вдруг поняла и заплакала дочь. — Нашла об чем бы это ей еще побеспокоиться… Да я тебя, мамочка, сейчас, как перышко перенесу…

Отложив в сторону уроки, все поняв, дочь уже без пререканий и напрасных уговоров, беспрекословно подчинилась воле матери.

Всего через полчаса, сильная Алена действительно без особого для себя труда, бережно перенесла высохшую мать к противоположному окну, если, конечно, не считать затем ее очень трудных и долгих слез. Впрочем, чтобы мать не видела ее слез, она выбежала во двор, отвернулась к стене и, закрыв лицо платком, долго навзрыд плакала.

Несмотря на свою молодость, она уже настолько-то была умудрена и своим небольшим житейским опытом, чтоб самой теперь окончательно понять и твердо знать: своим переселением мать не просто капризно поменяла одно окно на другое. Нет, и тысячу раз нет! Этим своим переселением она как бы добровольно, но совсем уж бесповоротно исключала себя полностью и навсегда от всякой сопричастности к делам и заботам отца…

О, какая это необычно долгая, тревожная и мрачная была для Ульяны зима. А когда наконец вновь повеяло теплым ветром и даже в выходящем прямо на север окошке оплавился, растаял ледок и стекло очистилось — перед окном затомившейся Ульяны опять оказалась лишь все та же огромная запасная поленница из старых шпал: мокрая, черная, покосившаяся… Ох, как надоела и примелькалась она еще с осени!..

Единственным проблеском для нее было ждать из школы Алену. И все чаще последними новостями — повторяясь и изменяясь на все лады! — оказывались предстоящие экзамены на аттестат зрелости.

Однажды, в самом начале марта, Аленка пришла из школы гораздо раньше обычного. Наскоро объяснив матери, почему последние уроки оказались «пустыми», она тут же перевела разговор именно на эти неумолимо надвигающиеся «главные» экзамены.

— Да, экзамены не за горами, а учить и повторять надо так потрясающе много, что загодя дрожь берет, — совсем уж по-взрослому посокрушалась она. — Ну, ничего: договорились зубрить вместе с Виталиком… Вот лишь сойдет снег, подсохнет, и будем уходить с ним, чтоб никто не мешал, в Черемуховый лог… И, как говорит Вер Иванна, труд, труд, труд… Словом, будем с ним зубрить так, чтоб уж потом у нас все просто от зубов отскакивало!

Терпеливо дослушав дочь, Ульяна пошевелила бескровными губами и, с трудом их разомкнув, через силу выговорила:

— Смотри, доцю, чтоб он тебя не обманул…

Еще с утра на нее вдруг опять навалилась несносная свинцовой тяжестью боль и порой противно закладывало уши, теснило сердце, мучило удушье. И сейчас, понимая, что вопрос крайне деликатен, хотелось предостеречь пообстоятельнее, потоньше и чтоб не подумалось дочери, ненароком, будто речь лишь о возможном подвохе с занятиями… Но с сердцем уж вовсе началась какая-то чехарда: творилось непонятное, оно страшно замирало, точно Ульяна качалась на качелях, не хватало дыхания. Собираясь с силами, она торопливо облизывала свои пересохшие губы. По бескровному лицу пробегала нетерпеливая судорога.

Но беспокоилась она напрасно: Алена и так превосходно поняла все, как надо. И, вспыхнув, ответила не сразу, а лишь в меру переждав, не добавит ли что мать, очень коротко, но, пожалуй, исчерпывающе:

— На дурочку, что ли, напал!

«Ну и слава богу, ну уж, значит, совсем-совсем повзрослела и сама, стало быть, теперь понимает, что к чему», — с облегчением подумала Ульяна. Порядочно времени помолчав, отдышавшись, она спросила:

— Отца не видела? Что он делает?

— Ви-идела… — переодеваясь, нехотя протянула Алена. — Вместе с Маришкой старые шпалы на дрова пилят…

— Покличь его, дочка, не мешкая…

Лицо Аленки сразу пошло пятнами, и, натянув старенький сарафан, она откровенно сердито сказала, почти выкрикнула:

— Ну, на что, мама, они нам сдались? Да пусть их пилят, да вообще — плюнь ты на них с высокой колокольни… Им до нас, как до лампочки, а ты небось все переживаешь? Вот потому и сердце тебе теснит, и удушье это, проклятое, мучает…

— Нет, Аленка, позови… — настойчиво повторила свою просьбу Ульяна. — Нехорошо по-твоему получится… Вместе жили… Надо проститься… Не то он станет после мучиться… И сама секунды нигде не задерживайся: я ведь и тебя насилу-насилушки дождалась! Уж просто и не чаяла, что увижу больше…

— Да что это ты, мама, говоришь? — заплакала Алена. — Ты подумай только! Тут… экзамены на носу, а ты меня все пугаешь… Пройдет все это: просто ты расхворалась так от этой первой весенней слякоти, от непогоды!! Пройдет!..

— Позови, Аленка, не мешкая… — прошептала Ульяна. — Только непременно оденься и платком накройся, сырость страшная…

Дочь испытующе взглянула на мать: эта жуткая настойчивая просьба совсем не гармонировала с ее видом. Теперь выражение лица Ульяны было спокойное и необыкновенно ясное, точно у затомившегося на палубе пассажира при виде пристани. Но именно это необычное выражение почему-то так ее напугало, что она уже опрометью бросилась вон из дома, как была, в одном ситцевом сарафане, впервые нарушив приказ матери одеться и покрыться.

С колотящимся сердцем, вихрем помчалась перепуганная Алена по раскисшей тропинке возле насыпи и метрах в ста от будки Прясловой, когда уже можно было крикнуть, так круто остановилась, что ноги сами еще немного проехались по талому снегу.

— Скорее! — задыхаясь, выкрикнула она. — Мама зовет, да побыстрее!!

Она видела, как понимающе переглянулись быстро распрямившиеся отец и Маришка… Видела еще, как наотмашь, не глядя, швырнул отец в сторону поперечную пилу… Даже слышала, что, попав на обух врубленного в полено топора, пила певуче охнула… Потом Аленка, круто повернувшись, так же быстро побежала назад и до самого дома слышала сзади лишь топот отцовых сапог да его шумное прерывистое дыхание…