Игорь Неверов - Антарктика

Но вряд ли такое приключится в Эгейском. В октябре, когда проходят китобои «Отваги», Эгейское чаще всего спокойно. Вечером зажгутся густые звезды и редкие маяки на островах. И захочется читать стихи гекзаметром. Начнешь вспоминать и не вспомнишь, конечно, ничего… И тогда надо идти к ребятам. Они не силятся вспомнить древних греков. Они вспоминают то, что оставили позавчера. Берег еще долго будет жить в мыслях каждого. Он упорно, может, до самой Антарктики будет приходить в междувахтенные сны. Да так тебя околпачит, — проснешься и не сразу поймешь, отчего дрожит и качается комната, почему окно круглое и бьется в него не знакомая облетевшая ветка, а зеленая лапа тяжелой волны.

Целую неделю займет Средиземное — большая морская дорога. Через каждые пять-десять минут — расхождение с встречным судном. Если оно под красным флагом — обязательно погудит, просигналит семафором: «Счастливого плавания, китобои!» И мы ответим гудками — поблагодарим. И кто-то позавидует морякам со встречного теплохода: через неделю будут дома! Но никто не выскажет зависти. Это просто неприлично: впереди еще семь месяцев!..

В Средиземном поглядим на землю — синюю полоску африканского берега с цепочкой одинаковых и незнакомых деревьев, бегущих по склону. Иногда, в очень темную ночь, можно рассмотреть справа по борту трепетное темно-багровое зарево — отблеск огненного дыхания Этны…

Последняя земля — похожая на нашу Медведь-гору Гибралтарская скала. Веселые краски городка, белые пассажирские лайнеры в гавани, яркая зелень по склонам гор. Кажется, мирными яркими красками перечеркнуты серые остывшие от долгого бездействия контуры военных кораблей. Ветераны морских сражений давно не поднимают якорей. Это хорошо. Однако не обольщайся! Вон со стороны Африки стремительно приближается блестящая металлом черточка с дымным хвостом. Идет на посадку, натужно гудя турбинами, реактивный истребитель. И под плоскостями знакомые с недоброго детства черные кресты. Когда-то, завидев самолеты с крестами на плоскостях, Гибралтар ощетинивался огнем. Теперь наши радисты слышат, как немецкому летчику англичане корректируют посадку. НАТО!..

Даже если ты в каюте и не видишь, как исчезает за кормой Гибралтар с пушистой шапкой облаков на каменной макушке, все равно почувствуешь океан. Даже ночью! Совсем иная качка. Медленно и долго кладет на один борт, потом на другой. В каюте оживают вещи и начинают разговаривать между собой. Устало и протяжно вздыхает плащ, скользя по отполированной стенке шкафчика; в шахматной коробке начинается сердитый спор между белыми и черными; тонко и певуче поскрипывают переборки каюты. При резком и глубоком крене сама собой откроется дверь каюты и потом сама закроется, словно в каюту вошел невидимка…

Но будут и в Атлантике погожие синие-синие дни. И мириады светлячков разбросает тропическое солнце на гребешках еле заметной ряби. Будет висеть в теплой бирюзе «странник»-альбатрос, будут шлепаться на палубу серебристые летающие рыбки. Такие запылают закаты, словно невидимый гигант-живописец рисует в полнеба одну за другой сказочные картины и тут же стирает их. Вечерами закачаются над мачтами звезды, каждая величиной с блюдце. Многое еще будет. Не будет только одного. Земли! Ничьей! Долго не будет. И тоска по ней не пройдет весь рейс. Даже когда за тропиком Козерога вдруг резко похолодает, и впередсмотрящий увидит на потемневшем горизонте белую скалу айсберга, и чей-то первый удачливый выстрел разбудит холодную тишину Антарктики, объявив о начале промысла…

4. Если день пасмурный и безветренный, океан в Антарктике— серая пустыня. Зыбучими барханами она встает то с левого, то с правого берега — в зависимости от крена китобойца.

Я вижу, как Юрий Середа застыл у правой переборки мостика. Он то придавит планширь правым локтем, когда судно заваливается вправо, то крепко, до ломоты в коленке, обопрется на левую ногу. А со стороны кажется — капитан врос в палубу, не шелохнется, как ни раскачивайся океан.

Середа поднимает голову и видит небо, тоже серое и пустое. Ни альбатроса, ни пестрой ватажки капских голубей. А если нету птицы — не найдешь и кита.

И только вспоминает Середа это старое антарктическое поверье — впереди, мили за три, прямо по. носу вспыхивает и сразу тает короткий пушистый фонтан.

«Померещилось!» Это часто бывает. При долгом поиске воображение, подстегнутое неутоленной жаждой удачи, вдруг возьмет да и нарисует отчетливую вспышку фонтана. Но горе вскрикнувшему новичку — убегай от насмешек с мостика.

Нет, фонтан настоящий! Середа понимает это еще до новой вспышки. Понимает по дрогнувшим лицам Аверьяныча и Серегина. У Аверьяныча затвердел и заходил желвак. У Серегина приоткрылись потрескавшиеся на ветру губы. Оба заметили, но выжидают. Сразу троим померещиться не могло. И вот вновь вспыхивает впереди белесое, похожее на взрыв на воде, облачко, а рядом с ним второе… Третье!

— Фонтаны! — вопит в бочке марсовый.

Удивительная это должность — марсовый матрос. Марсовые — последние могикане парусного флота, его отшумевшей романтики. Давний предок сегодняшнего марсового подарил Европе Америку. Это он закричал «Земля!» в марсовой бочке на одной из Колумбовых каравелл.

Бочка на мачте, надо полагать, немного видоизменилась. Изменились и ванты — туго натянутые от мачты к бортам растяжки, по которым поднимаются в бочку. А вот ветер поет в них ту же самую песню, что и четыре, пять веков назад. И запах от вант старый, смолистый…

Нет, марсовый сегодня не тешит себя надеждой открыть материк. И остался-то он только в китобойных флотилиях. На каких-нибудь шесть метров его наблюдательный пост выше капитанского мостика. И потому ему первым дано заметить вдалеке белесый столбик китового фонтана. Тут мало проку только в зорких глазах. Зрение— само собой. Надо верить в удачу. Всю вахту. От первой минуты до последней. Даже если вот уже больше двух часов вокруг только серо-свинцовая пустыня. Удача может прийти каждую секунду. Только не разуверься в ней, не скажи ни разу, что вымер океан. А когда по мановению твоей руки капитан развернет китобоец в направлении обнаруженного фонтана, когда у пушки на высоком полубаке начнет нетерпеливо пританцовывать гарпунер, ты первым увидишь, как стремительной тенью выходит на поверхность настигнутый кит, и крикнешь об этом гарпунеру…

Пляшут над океаном белые гейзеры.

Середа переводит ручки телеграфа на «самый полный вперед» и оглядывается. Далеко слева разворачивается серый корпус китобойца «Стремительный». Значит, фонтаны заметили и на нем. Поздно! «Теперь, товарищ Кронов, извольте стать мне по корме — очередь соблюдайте! — не без злорадства думает Середа. — Шли вместе, а вас черт понес влево!..»