Виктор Кондырев - Сапоги — лицо офицера

— Да берите сколько хотите! — пожал плечами сержант. — Учтите только, такие делегации каждый день. Сегодня пропустим одного, завтра пол-Амурской области набежит.

Женщины недолго оставались ошеломленными изобилием, быстро набивали мешки и сумки свининой и курами, колбасой, окороком и маслом, рисом, конфетами и творогом, сокрушались, яйца сегодня кончились.

Пытались отблагодарить Казакова, совали две бутылки вина, тот отказался, чрезвычайно гордясь благородством, розовея от гордой неподкупности: что вы, что вы, не гоже офицеру…

Прощальный вечер устроили в час дня, сразу после обеда.

Офицеры сидели на расстеленном брезенте, допивали остатки водки, сожалели о быстро прошедших сентябрьских денечках, печально смотрели на пожелтевшие березы, вздыхали, все, последний день, завтра снова казармы.

Жигаев с Оверьяновым, дурацкие конспекты занятий и построения.

— Вы все плачете, плачете, год только в армии, а уже и это надоело, и то нехорошо, — насмешливо и быстро говорил капитан Алексеев. — А мне каково, я с шести лет в сапогах! С сорок седьмого. Все дети в первый класс пошли, а меня устроили в Суворовское училище, чтоб с голоду не подох. А вы знаете, что такое Суворовское училище, да еще после войны? Нас, пацанов, тиранили так, что вспомнить страшно. Старшие курсанты, не воспитатели, те-то этому только радовались, да следили, чтоб не убили нас или не искалечили…

Любимой шуткой будущих офицеров, рассказывал капитан, был «велосипед». Подкрадывались потихоньку к спящим тяжелым после бесконечных нарядов сном мальчишкам, закладывали им между пальцами босых ног длинную полоску бумаги и поджигали. Еще не проснувшись, лежавший на спине человек начинал быстро-быстро сучить ногами в воздухе, как будто крутя педали. Дул потом на обожженные пальцы, старался не плакать под радостный смех товарищей.

— Я и сейчас никогда на спине не сплю, — говорил капитан. — Тем, кто спит на боку, делать «велосипед» неинтересно, нет того эффекта… И наказания были зверские, по другому не назовешь… Особенно быльцами…

Съемная, гнутая на концах труба, венчающая спинку солдатских железных коек, называлась «быльце». Провинившемуся суворовцу надевали на голову каску и лупили по ней трубами. Если наказываемый, обезумев от грохота и боли, прикрывался руками, били быльцами по рукам, не трогай каску, стой смирно…

— Вот, гляньте на руку, шрам видите? Это тоже шутка. Обломки лезвия вдавливают в мыло и дают тебе, на, помойся. Новички особенно сильно калечились… Ну, а все смеются, весело, удачная подъебка…

Лейтенанты не перебивали.

Ждали любимого повествования, о службе в Германии.

По неписаному правилу большинство офицеров не служили больше пяти лет в одной и той же части, в конце пятилетнего срока следовал обязательный перевод. Начальство, будто издеваясь, устраивало, что служивший где-нибудь в Крыму получал назначение, скажем, в Коми. Кому повезло служить за границей, почти наверняка отправлялись в самую дикую глушь, в пустыню, в Забайкалье, на Камчатку или сюда, в Амурскую область.

Все менее и менее понятная скороговорка капитана наскучила слушателям, молчавшим из деликатности, и они облегченно вздохнули, когда Алексеев мечтательно начал:

— Вот мы были на полигоне в Магдебурге…

Все обрадованно зашумели.

— Ясно, ясно, товарищ капитан, вы нам это уже рассказывали! — кричал Панкин. — Там вы впервые узнали, что такое лифт. Раньше вы думали, что это что-то мягонькое и прыгает!

— Главное, в Магдебурге местные прелестницы научили дорогого советского друга привязывать ложку к члену, чтоб торчал! — совсем уже грубо шутил пьяный Петров.

— Что вы, затруханные интеллигентки, понимаете! — шутливо отбивался капитан. — Если не стоит, есть верный способ — мышка! Ты ее привязываешь за хвостик к своему концу и запускаешь в шмоньку. Она внутрь тянет, а ты назад! Она туда, а ты оттуда! Пора о вечере думать, вы под шумок всю водку выжрали!..

Продумали все заранее, экспедицией должен был руководить Петров, но этот скотина опять накушался до обморока, опять заснул, нашли на кого надеяться, поругивали приятеля лейтенанты.

Два мешка овсянки, два перловой крупы и три ящика отвратительных, несъедобных в обычных условиях, макарон, погрузили в кузов, туда же залезли сержанты Васильев и Варенцов, Казаков с Коровиным сели в кабину и тронулись, провожаемые напутствиями не продешевить.

Предстояло продать или, желательнее, обменять на водку продуктовые излишки.

Тушенка, чай, гречка, томатная паста, сахар и постное масло были еще утром разделены по справедливости и тщательно упакованы. Пока солдаты рвали на болоте траву, слабо надеясь хоть как-то защитить картофель от ночных морозцев, пакеты и мешки с продуктами были замаскированы в кабинах автомашин, подальше от нескромных взглядов и никому не нужных разговоров… Ожидая результатов переговоров, офицеры томились. Посредники, Варенцов и Васильев, отсутствовали уже более часа.

Пьют, мерзавцы, чувствуют безнаказанность, вот и наглеют, содрогались от нетерпения лейтенанты, не надо было впутывать в это дело солдат, обошлись бы прекрасно и без них. Но, с другой стороны, все-таки офицерская форма, крупой торговать в ней неудобно, да и покупатели, куркули недобитые, могли назло, себе в убыток, отказаться от сделки, только чтоб досадить офицерам. А солдатам не откажут, найдут общий язык, доверяют друг другу.

Неожиданно сержанты возникли из густых сумерек.

Оживленные, подвыпившие и самоуверенные. Дело сделано, дают две бутылки спирта и шесть вина, все, что есть в доме.

— Дали б больше, не выпей вы сейчас половину, — недовольно сказал Коровин. — Тащите мешки!

Сержанты шутливо возмущались неблагодарностью командиров, они так старались, можно сказать, пострадали ради общества, а товарищи лейтенанты все-таки недовольны, с хитрецой посмеивались сержанты, сбрасывая мешки…

В свое время Белоус переборщил с совещаниями, сам признал, теперь и Терехову предстояло убедиться в неуместности офицерских тревог.

Кто отрицает, неплохо время от временит проверить, быстро ли «Уралы» отвезут офицеров в полк, успеют ли вернуться для немедленной эвакуации офицерских семей, сколько нужно времени поднятым с постели командирам, чтоб появиться в казармах, все это серьезно, если действовать с головой и без дурацкого усердия.

После пятой подряд утренней тревоги событие перестало расцениваться как важное, после десятой — как необходимое, а еще через пару дней сошлись на том, что это скучная комедия, инсценировка неусыпной бдительности, приказ, рассчитанный на глупцов, чистейшей воды идиотство, чтоб служба медом не казалась…