Витаутас Юргис Бубнис - Осеннее равноденствие. Час судьбы

В один прекрасный день Марцелинас заявил, что записался на курсы английского языка. Подзабыл, дескать, придется как следует налечь. Нельзя же выглядеть перед иностранными гостями темным аборигеном. Итак, по вторникам и четвергам забирать Индре из садика он не сможет. Через полгода Кристина: «В понедельник, среду и пятницу вечером у меня репетиции. Скоро Праздник песни». — «Однако, Криста…» — попробовал было возразить Марцелинас, но она твердо, хоть и с легкой ухмылочкой, отрезала: «Криста тоже человек». Они знали свои права, но, надо признать, не чурались и обязанностей. Индре была ухожена и одета, с потолка не свисала паутина, мусорное ведро выносили вовремя. Питались где придется, однако Кристина потребовала, чтобы в один из выходных дней обед готовил Марцелинас. Тот заупрямился: нет уж, лучше в ресторан! «Раз ты такой богатый — охотно», — ответила Кристина, и они какое-то время по воскресеньям, погуляв по Старому городу да побывав на художественной выставке, втроем обедали в ресторане. И Марцелинас наконец потерял терпение, чего, по правде говоря, и ждала Кристина.

— Разве это жизнь в нашей норе? Разве жизнь, спрашиваю? Повернуться негде. Улечься негде. Это даже не квартира — могильная яма! Какой-нибудь шляхтич для своего гроба склеп побольше строил. А мы, два интеллигента, оба с дипломами… в лучшие годы…

— Ты говори, говори, — поощрила Кристина.

— Или я неправду сказал?

— Ты только сегодня эту правду увидел? Вот, полюбуйся — у меня на висках уже седые пряди. До тридцати не дожила — ах ты, господи! — и уже устала. Что же дальше, Марцелинас?

— Ходил к директору завода, просил. На улучшение — очередь бесконечная. Десять лет пройдет, а то и больше. Дескать, кооперативную. А на какие шиши, товарищ директор? Арифметика несложная. У меня — сто шестьдесят, у жены — сто двадцать. С грехом пополам одеться и кое-что в брюхо запихать. На какие шиши кооперативную? Люди находят эти шиши… А вы полюбопытствовали, спрашиваю, многие ли строят на голую зарплату? Смело утверждаю: нет! Большинству или родители подбрасывают, или… домовой приносит. Директору не понравилась такая постановка вопроса, по лицу было видно. А когда услышал, что я опираюсь на данные анкетного опроса, то даже вскочил. «Кто позволил людей баламутить? Почему вопросы не согласованы?..» Ты бы видела — почернел директор, как мертвец.

— Индре скоро в школу пойдет. Где у нее будет свой угол, где она будет уроки готовить? А ты?.. Разве тебе не нужен письменный стол?..

— Если еще думаешь о моей диссертации, то могу сказать: все!

— Как — все?

— Все! Конец! Finish! End! — все яростнее выкрикивал Марцелинас. — Данные моих исследований руководителям завода не на руку. Коротко и ясно сказали: это клевета на здоровый коллектив. Не позволим! А что у рабочих наплевательское отношение к работе и организации труда, что они конфликтуют с начальством, это, мол, неправда. У заводского начальства своя правда, и, конечно, оно сделает все, чтобы не запятнать свой заплесневелый мундир. Вдобавок я все больше убеждаюсь, что в этом нету никакого смысла.

— Заниматься научной работой нет смысла?

— Да, это звучит — научная работа! Многие падки на эти погремушки. Но ведь тем, что я делал, в каждом рабочем коллективе должен бы заниматься психолог. Это его хлеб насущный. И, конечно, проведение собственных изысканий. А зачем мне разрываться на части? Только для того, чтобы потом мою диссертацию положили на полку? Какой смысл? Чтоб у меня в кармане лежал еще один диплом? На кой хрен! Производственнику нужны не бумажки с печатями, а хорошая работа с приличным окладом. Я ухожу с «Металлиста». Дотяну до конца года, и будьте здоровы. Не торопясь подыщу себе место. Может, и квартирный вопрос там утрясется.

Марцелинас опять обещал. Он, как всегда, казался твердым, несгибаемым, прямым, как всегда был готов с головой нырнуть в омут жизни, чтобы извлечь из него правду. Однако Криста знала: пройдет неделька-другая, и Марцелинас успокоится, снова засядет за свои бумаги, книги, словари, снова станет закрываться по вечерам на кухне и засиживаться допоздна. Как-нибудь тихонько прокрадется Кристина в одной сорочке, уже малость поспавшая, он вздрогнет, улыбнется… Да, он же не виноват, что у него нет могучего дяди, который бы снял трубку и звякнул куда надо. Нет у него и богатого отца, который выложил бы тысчонок десять — покупай «жигуленок» или подмажь кого надо насчет квартиры… Нет у него и тестя с тещей, которые бы как-то поддержали зятя. Но даже будь у него такие благодетели, Кристина уверена, — он оттолкнул бы их щедрую руку: «Спасибо, я уж как-нибудь сам…» Он был гордым, несчастным упрямцем, и Кристина нередко жалела его как не по годам вытянувшегося подростка, который всем мешает, спотыкается на ровном месте. «Будь Марцелинас оборотистее, не такая была бы у вас квартира», — сказала как-то Марта Подерене. Сказала без задней мысли, и Кристина не обиделась. Она блаженствовала в теплой гостиной Марты, расслабилась, положив руки на бархатные подлокотники кресла: сидеть бы так и сидеть, забыв свой дом, все на свете забыв… «Да не умеет он…» — вроде бы пожаловалась. «А кто умеет?» — «Твой-то в министерстве работает, пара пустяков». — «И там никто ничего не сунет, если будешь бездействовать. Везде потасовка».

Ах, будь Марцелинас оборотистее — Кристина ловила себя на том, что уже сама так думает.

В тот день вышла она после работы на мартовский морозец. На улице еще было светло, хотя небо заложили тучи, по-видимому, перед оттепелью. В витринах магазинов горел свет, широкий тротуар был запружен людьми. Насидевшись за день в духоте (семь женщин в одном кабинете), одурев от заполнения сводок и всяких форм, Кристина шагала медленно, дышала глубоко и думала о предстоящих делах. Возьмет из садика Индре, через весь город дотащится до вязальщицы, потом заскочит в хозтовары, затем поищет для девочки весенние туфельки, забежит в аптеку, в гастроном… И всюду давка, всюду длиннющие очереди; сумки в обеих руках будут все тяжелее, и Индре начнет хныкать от усталости…

Услышала приближающиеся шаги, с ней кто-то поравнялся. Она остановилась, взглянула. Это был Паулюс.

— Я тебя увидел, Криста…

— Как ты тут очутился, Паулюс?

— Учусь, на заочном. Уже третий год.

— Математика?

— Хочу закончить… Я тебя позавчера на улице неожиданно заметил.

— И не заговорил?

— Шел за тобой и боялся… Прости, что я так… Потом ты вошла в этот дом, и я понял, что ты здесь работаешь, в этом институте.

— Из тебя бы получился неплохой шпик, Паулюс, — проронила Кристина, и от этих слов ей самой стало не по себе.

Паулюс схватил затрепанный конец выбившегося шарфа и неуклюже стал засовывать его под лацкан осеннего пальтеца.