Витаутас Юргис Бубнис - Осеннее равноденствие. Час судьбы

Саулюс не сомневался: если картины Вацловаса отвергли, а Альбертаса приняли на выставку — это еще ничего не означает. Ровным счетом ничего. «Строительство моста» Альбертаса — свалка железобетонных конструкций. Ни души, ни жизни. «Актуальная тема», — наверняка сказал Ругянис, открыто издеваясь над всеми и желая доказать, что значит его слово (не раз уже он слабую работу возвышал, а хорошую раздраконивал, и все поддакивали; сам потом острил). Альбертас иногда брался за темы дня — откликался на призывы и наставления с трибун. «Ведь куда лучше, — доказывал он, — когда твои работы гниют не в углу мастерской, а в запаснике музея. Карману от этого лучше», — добавлял. Он слишком не переживал и из-за неудач. «Мы еще покажем!» — оптимистически провозглашал он от имени всего своего поколения или хотя бы его части — отверженных и преданных забвению.

— Вы не на похоронах, коллеги? — с пустым бокалом в руке шлепается на диванчик Стасис Балтуоне. — Какие проблемы вас грызут? Все препятствия надо взрывать…

— Ты уже порядком навзрывался, — Йонелюнас не скрывает своей неприязни к новому соседу, но Балтуоне лишен самолюбия, никогда не замечает и не слышит, что ему не нужно.

— Читали сегодняшнюю «Литературку»? Нет? Коллеги, вы что, из деревни? Последнюю страницу посмотрите — мои эпиграммы. Эх и всыпал же я бюрократическим порядкам! Сегодня один тут сказал: молоток ты, говорит, Стасис, ухватил суть.

Стасис унылым голосом тарабанит свою колючую поэтическую премудрость о взяточниках. Пристал — не отвяжется, думает Саулюс; когда бы сюда ни зашел, непременно найдешь его уже тепленького, порхающего от столика к столику — все знакомые, все друзья. А если сидит незнакомый, Стасис протягивает изящную руку, представляется: поэт Станисловас Балтуоне. Имя и фамилию произносит внушительно, подчеркивая каждый слог. Насколько помнит Саулюс (о, лет пятнадцать, наверно, будет), Балтуоне готовит первую книжку стихов и обещает взорвать заросшую бурьяном целину литовской поэзии. «Межелайтис, Марцинкявичюс, Дегутите?! Коллеги… Вы не понимаете, что необходимо. Необходим взрыв! Чтобы весь мир дрогнул. Вот какая должна быть поэзия…»

— Ну как? — наконец открывает глаза Балтуоне. Взгляд его неспокойно бегает по лицам мужчин. — Потрясающе?

Йонелюнас наклоняется к уху Стасиса и шепчет:

— Чепуха на постном масле.

Но Балтуоне и теперь не слышит, что ему не нужно.

— Саулюс, ты ведь прирожденный поэт, скажи свое слово.

— Хорошо. Пиши дальше, — спокойно говорит Саулюс.

— А ты, Альбертас, почему молчишь?

— Скажу прямо: самодеятельность! Когда-то ты был только ты. А теперь…

— Но кому нужен я такой? Кому нужен поэтический выстрел? Не напоминай мне, Альбертас, думаешь, я сам не чувствую? Ах, дорогие коллеги, Станисловас Балтуоне еще вдарит! Взял бы чего покрепче, но… когда получу гонорар. — Он жалобно смотрит на опустевшую бутылку вина, глубоко вздыхает — устал от чтения своих стихов, а может, от тяжкого бремени славы. — Правда, чего вы такие кислые? — Вдруг, вспомнив о чем-то, разевает рот, заерзав, распахивает потертый вельветовый пиджачок. — Думаете, не знаю, о чем вы тут шушукались? От меня можете не скрывать. Не скрывай, Саулюс. Я-то знаю, что это такое, на своей шкуре испытал. Всякое в жизни бывает.

Саулюс ищет взглядом официантку — рассчитаться бы да уйти поскорее: желания пить никакого, мутит от одной мысли, что он может сегодня надраться, а долго сидеть тут тоже ни к чему. Привязался Балтуоне, подсядет еще кто-нибудь, еще полезет целоваться будет нести всякую чепуху…

— Друг я тебе, Саулюс, или не друг? Так чего молчишь? Знаю, краем уха слышал. Тяжело тебе, чертовски тяжело.

Саулюса пронзает недоброе предчувствие.

— Что ты мелешь?

— Читал где-то, да и мой жизненный опыт диктует: муж последним узнает о неверности жены. Ты уж не сердись, Саулюс…

Пот прошибает все тело, щеки краснеют, но Саулюс из последних сил старается сохранить спокойствие. Не выдавай себя, не показывай, что это тебя касается!

— Брось трепаться, — говорит, боясь, чтоб не дрогнул голос. — С пьяных глаз… Пошли, ребята, я у стойки расплачусь.

— Это я-то пьян? — Балтуоне обиженно качает головой, потом снисходительно усмехается. — Что твоя супруга из дому ушла, это мой вымысел? Пьяная трепотня, да?

Держись, Саулюс, стисни кулаки и держи себя в руках. Ты должен выдержать, обязан. Чтобы все кафе обратило внимание, чтоб ты стал?.. Нет, нет, Саулюс.

— Да, дорогой Стасис, трепотня, — он старается говорить спокойно, глядя прямо в глаза Балтуоне. — Трепотня. Кто-то выдумал, а ты как попугай…

Балтуоне растерянно смотрит на Вацловаса Йонелюнаса, на Альбертаса Бакиса, ищет поддержки.

— Знаешь, за такие разговоры, пардон, я тебя как цыпленка… — вскрикивает Альбертас, подтягивая рукава рубашки.

— В морду! — Кулачище Йонелюнаса скользит по столику. — За такое надо проучить!..

За несколько секунд весь хмель испаряется из головы Стасиса Балтуоне.

— Виноват, коллеги. Саулюс, ей-богу, извиняюсь. Мне сегодня, совсем недавно, сказали… Дурак, поверил. Саулюс, дай лапу… Не сердись.

— Уходи вон. Не сержусь.

— Правда, не сердишься?

— Говорю, нет. Только оставь в покое.

Балтуоне, еще раз извинившись, пятясь уходит и исчезает за столиками. Сквозь глухой гул доносится девичий смех; кто-то громко зовет официантку, кто-то предлагает приятелям послушать анекдот…

Саулюс Йотаута достал бы платок, вытер лицо, потные ладони, но не поднимает рук, сидит без движения, опустив глаза, ему кажется, что любым движением он выдаст себя… Ведь ничего не было, ничего… Как хорошо, что вы не расспрашиваете, ребята. Ты же не поверил, Альбертас, этому трепачу. Не поверил и ты, Вацловас. Но лучше вы бы говорили о чем-то, рассказывали. У тебя, Альбертас, всегда разговору хватает, так почему ты дергаешь эту свою бархотку, почему ерошишь бородку?

— А если еще по одной? — весело потирает руки Альбертас.

— Это можно, — соглашается Вацловас.

Саулюс молча кивает.

Не стоило оборачиваться на столик в углу, под окном: некого ведь было искать в суматохе кафе. Стасис Балтуоне ушел и не вернулся. Но ведь рядом с ним кто-то сидел, вспомнил Саулюс. Вспомнил широкую спину, багровую бычью шею… Сейчас столик был свободен, но когда Саулюс вошел в кафе, там сидел… Еще раз обернулся, не замечая прищуренных глаз Инезы: взгляд метнулся прямо мимо нее, задев другие лица и спины.

— С кем там пил Балтуоне? — спросил он Альбертаса, у которого перед глазами был весь зал.

— Не заметил? С Ругянисом. Похоже, он сегодня на седьмом небе. Всем ставит. Может, своего «Хозяина» протолкнул? Он всех принимает за дураков, предлагая это гранитное чудовище установить в городском парке.