Вячеслав Бучарский - Экзамены

Александрова смело вышла к инструменту, встала, точно на уроке физкультуры: заложив руки за спину и расставив ноги на ширину плеч.

— Помнишь какую-нибудь песню? — спросил Игорь Сергеевич.

— Я много песен знаю. «Сбереги любовь», «Сердце на снегу», «Любовь — кольцо»…

— Подожди! — остановил ее руководитель хора. — Ты детские песни, пионерские знаешь?

Александрова презрительно повела плечами.

— Ну хорошо… — не узнав ответа, сдался Игорь Сергеевич. — Какая же твоя любимая?

— Про лунный камень, — серьезно ответила Александрова.

— Это тоже взрослая… Ну, ничего, пой про лунный камень.

Неожиданно зычно Александрова запела:

— Па-адари мне лунный ка-амень…

Игорь Сергеевич пустил пальцы по клавишам, стараясь играть в такт с пением, но это было не так-то просто: сделав страшные глаза, широко раскрывая рот, Александрова то ускоряла, то замедляла темп, а голос ее делался все зычнее, громче, пока вдруг не сорвался на визг.

Мальчишки засмеялись. Обернувшись, Александрова погрозила им кулаком.

— Достаточно, — сказал Игорь Сергеевич, опустив руки.

— Пройду? — с тревогой спросила Александрова. — Мы потом объявим, кто прошел, а кто нет… Мария Сергеевна, пригласите, пожалуйста, следующего.

Каждого из подходивших к роялю Игорь Сергеевич просил спеть самую любимую песню. Айзенберг запела «Мой костер в тумане светит», Бурмистрова — «Под железный звон кольчуги». Дойдя до припева, Лена Бурмистрова даже стала притопывать ногой и вихлять задиком. Второгодник Борисов запел «Сижу на нарах, как король на именинах», но Игорь Сергеевич не стал аккомпанировать, сердито воскликнув:

— Это что за хулиганство?

Поскучнев, Коля Борисов затянул: «Спят усталые игрушки…»

Когда очередь дошла до Шамиля Зайнетдинова, он спросил у руководителя хора:

— По-татарски можно?

Игорь Сергеевич кивнул, и Зайнетдинов, прикрыв длинными ресницами глаза и запрокинув голову, запел непонятно и звонко. Получалось так, будто пел он где-то в горах, и голосу мальчишки вторило эхо.

Когда песня закончилась, Игорь Сергеевич резко повернулся к Зайнетдинову на своем вертящемся стуле и воскликнул:

— Очень хорошо, мальчик! Молодец…

Венька Захаров уже вышел к роялю и приготовился петь, а Игорь Сергеевич все еще не поднимал рук к клавишам, оставаясь в задумчивости.

Еще руководителю хора понравилось, как Галя Киричева спела «Пусть всегда будет солнце» — это тоже все сразу заметили. И Севе понравилось, как Киричева пела. Вышла она к роялю, ничуть не робея; пела, взмахивая руками и наклоняя голову то в одну, то в другую сторону — прямо как артистка. При этом глаза Киричевой стали совсем голубыми, губы упруго округлялись, а голос звенел чисто и радостно. Игорь Сергеевич позволил Киричевой допеть до конца. Потом он похвалил песню, но все поняли, что хвалит Игорь Сергеевич Киричеву.

…Сева вышел к роялю и по-солдатски одернул полы пиджачка.

— Что будем петь? — спросил Игорь Сергеевич.

— «Солнце скрылось за горою», — отчеканил Сева.

— Очень хорошо. Как раз сейчас наш хор разучивает эту песню, — сказал руководитель и заиграл вступление.

Эту песню очень любил отец Севы. Рассказывал, что и дед Севы любил ее. Голос у отца был негромкий, чуточку дребезжащий, но вдвоем с Севой у них хорошо получалось. А мать по-доброму подсмеивалась: «Ишь, сошлись, поп и дьякон!»

Первый куплет Сева пропел не очень уверенно, с отцом получалось куда лучше. Зато второй начинался словами, которые всегда волновали Севу:

И он отчетливо представлял себе строй марширующих по пыльной дороге солдат — так отчетливо, что самому нестерпимо хотелось смочить засохшие губы водой.

Однако допеть песню до конца Севе не дали.

— Достаточно, — сказал Игорь Сергеевич, после второго куплета прервав игру.

— Шпингалет, ты теперь у нас Шаляпин, — сказал на ухо Севе рыжий второгодник Борисов. Его приятель Захаров добавил:

— Нет, пускай он будет Шпингаляпин!

Оба захохотали, так что Мария Сергеевна кинулась к ним и, грозно тряся головой, зашептала: «Ну-ка потише!»

Когда прослушивание закончилось, Игорь Сергеевич объявил:

— Поете все вы неплохо. Жаль только, что было маловато своих, пионерских песен. Ну да ладно, не об этом сейчас речь… На репетиции хора мы можем пригласить только двоих из вас. Галю Киричеву и еще мальчика, который пел по-татарски — как его? — повернув к Марии Сергеевне слепое лицо, спросил руководитель хора. Услышав подсказку, продолжал: — Да, вот Шамиля Зайнетдинова… У них как раз такие голоса, которые нам нужны.

В промежутках между дождями небо оставалось мутным, низким, воздух был влажным, и морось оседала на пальто, будто пыль — мельчайшими капельками. Проведешь пальцем по рукаву — останется темная полоса. Коричневые листья, налипшие на тротуар, были растерты подошвами прохожих, а в лужах листья набухали, покоробленные, свернувшиеся в трубки. Мальчишки суетились возле луж, пускали щепочки-кораблики, оснащенные бумажными парусами. Сева завидовал тем, у кого были резиновые сапоги: можно переходить вброд любую лужу. У него были старенькие ботинки со шнурками. Ноги сразу промокали, если вода поднималась выше рантов.

А у Гали Киричевой были красные резиновые сапоги, в которых смешно болтались ее тонкие ноги в синих колготках. Киричева жила в противоположной от Севиного дома стороне, но он шел следом за ней, отставая шагов на двадцать, чтобы Киричева его не заметила. Смотрел на ее нарядное оранжевое пальтишко, на вздрагивавшие на плечах белые банты и все думал: «Чего это я за Киричевой хожу?»

Если бы не маячило впереди яркое, как кленовый лист, пальтецо Киричевой, Сева обязательно остановился бы посмотреть, как рыскают в лужах подталкиваемые волнами от брошенных камней кораблики с бумажными парусами. И сам попытался бы утопить камешком какую-нибудь оперенную щепочку. Но вот шел за Киричевой, хотя в этом не было никакого смысла. Больше того, кто-нибудь из одноклассников мог обнаружить, что Федотов таскается за Киричевой, как нитка за иголкой. И тогда в классе ему просто житья не дадут, прежде всего рыжий верзила Борисов и его компания.

И все-таки Сева плелся следом за Киричевой, отставая из осторожности шагов на двадцать.

…Однажды Сева принес в школу свой альбом с рисунками акварелью. Перед уроком ботаники подсунул его Киричевой под локоть и шепнул:

— Только никому больше не показывай!

На следующей перемене Киричева вернула ему альбом. Стараясь не смотреть Севе в глаза, сообщила строгим голосом:

— Мне понравились рисунки. Ты человек способный… Но должен работать над собой.