Вячеслав Бучарский - Экзамены

Начальство отговаривало: без тебя, Борис Федорович, не управимся. Кто станет наши предположения в заводском бризе проталкивать, патенты для лаборатории подбирать? Ты с новой техникой в ладах, поработай еще. Плохо ли: пенсию получаешь, и у нас сто двадцать ежемесячно?

Борис Федорович верил: начальство не лукавит, он в самом деле кое-что смыслил по части новой техники. Но был человеком твердым. Уходить — значит уходить. Хотел от начальства лишь одного: чтобы назначили человека, которому передал бы запутанные и хитрые бризовские дела. Начальство обещало подумать, но за текучкой так ничего и не решило, хотя Борис Федорович уже все подписи на «бегунке» собрал. «Ничего, — утешали сослуживцы, — помирать-то, наверное, не собираешься? Понадобишься — мы тебя разыщем».

Борис Федорович сдал свой ветхий пропуск и получил в заводской кассе расчет. Никто из сослуживцев на проводы не напрашивался: не начальника отдела провожали, как четыре года назад. К тому же все добрые друзья Шувалова уже вышли на пенсию, а иные, как грустно шутил он, и дальше… И все-таки бутылку «Экстры» Борис Федорович купил. Пить ему, в общем-то, нельзя было. Для такого дела Борис Федорович пригласил Николая — знакомого ему мужика, околачивавшегося поблизости от приемного пункта стеклотары. Хоть был этот Николай человеком павшим и списанным, Борис Федорович уважал его за честность: занимая то рубль, то трешку, тот отдавал деньги точно в обещанный срок.

Распили они бутылку в соответствующей пропорции, и Николай расчувствовался.

— И-ех, где только я не работал! Во-первых, шофером, — он загнул палец. — А как правое лишился, стал экспедитором. Потом слесарем на заводе, потом кочегаром… А до этого еще в литейке работал. Так, дальше слесарем в ЖЭКе, землекопом на кладбище, то есть, значит, могильщиком. А еще… — Он называл одну за другой свои профессии, и уже пальцев не хватало. Глубоко вздохнув, Николай закончил: — Все равно увольняться тяжело, я же понимаю!

Борис Федорович, посмотрев на доброго, уже пьяненького Николая, с трепетом в голосе сказал:

— Я ведь сорок лет на заводе… Безупречно!

И это было понятно грузчику стеклотары. Он так и сказал:

— Да мне же самому сорок, Борис Федорович! Значит, ежели помощь тебе потребуется — запросто прямо ко мне!

…Толкая вверх по тропе груженую тачку, Борис Федорович вспомнил Николая. Старость делает человека беззащитным. Теперь и Николай в друзья годился. Жалко его, беспутного. Позови, так за бутылку перевез бы весь песок и еще спасибо сказал бы. Только какая же это выйдет дружба, если он Николая в самое больное место станет подталкивать? Нет, песок нужно перевезти самому…

Отдыхая на пригорке, с тоской оглядывая размахнувшийся во весь горизонт завод, Борис Федорович понимал, что, как ни вглядывайся — не разглядеть в этих корпусах, трубах, в высоких тополях на заводских аллеях сорок лет собственной жизни.

«Я должен перевезти песок хотя бы потому, что это уже последний мой песок. На всю оставшуюся жизнь с лишком хватит!» И, припомнив, как выглядит насыпанный у ворот песок, слабо улыбнулся, помотал головой. Невелика была горка…

Но все-таки горка. Тачек двадцать, как он нагружал, по половине. Хватит и на грядки, и на украшение дорожек. В саду Борис Федорович, в сущности, делал то же самое, что прежде на заводе: напрягал волю и силы для поддержания определенного порядка. Если раньше он организовывал людей, то в саду бился с природой. Без борьбы нет жизни, старики это хорошо понимают. И Борис Федорович намерен был упорствовать до конца в борьбе с дикой природой, желавшей расти не так и не там, где указывал ей садовод.

Он опять взялся за стальные оглобли тачки и повез по знакомой дороге.

Попав в ранней юности в город, Борис Федорович так и остался на всю жизнь горожанином. Но родился и вырос он в деревне; отец, дед, прадед — весь род Шуваловых были землепашцы. И то, что не находила его крестьянская душа в заводской железной работе, добирала в саду. За тем и торопился он каждый день — странней весны до поздней осени — после работы на заводе на работу в сад по этой вот мозолистой тропе. Но никогда еще не казалась она такой длинной, как теперь, когда толкал наполовину нагруженный «танк». Борис Федорович старался, чтобы его руки слились по прямой линии с оглоблями, стали как бы их продолжением, так легче было бы толкать. Но для этого нужны были сильные руки! А его обвитые вялыми старческими мышцами конечности выворачивались в запястьях, слабели в локтях и выгибались так, что Борис Федорович напоминал птицу, только рвущуюся не в небо, а в землю. «Надо довезти… Надо!» — и, вымуштрованная в течение всей жизни этим заклинанием, натура Бориса Федоровича не остывала: он не падал, не бросал сделанную как будто из свинцовых плит тачку — толкал ее и дотолкал до места. Только не вывалил: обессиленный, лег под грушей.

Сквозь веер из тонких побегов на остатке ствола он видел теплую голубизну неба. А когда-то непроглядной была мощная крона груши, даже весной, как только листочки проклюнутся из почек. Но вот и дерево состарилось: раздвоенный ствол, в развилку которого мальчишками любили забираться Миша и Коля, они же, став взрослыми, обрезали, гниль разъела сердцевину. Вот и остался, в общем-то, столб с султаном молодых побегов — так на городских улицах обрезают тополя, чтобы были курчавее.

Два года назад было в последний раз: съехались сыновья летом. И выдался такой день, когда втроем, одни мужики, они пришли в сад и работали. Обрезали грушу, колодец вычистили. Часто вспоминал тот день Борис Федорович, и всегда душу щемило: как ладилось у них дело, какая дружная была артель! Будь все трое по-крестьянски привязанными к земле, как славно могли бы работать и жить!

Однако сыновья его — от роду горожане. И с мальчишеских лет романтики. Может, стоило их как-то потрезвее воспитывать, почаще глаза на правду открывать? Тогда бы, глядишь, не разъехались в дальние концы; работали бы оба на заводе, сделали, как положено, карьеру, завели бы себе автомобили. Пусть жили бы с семьями отдельно, в собственных квартирах, но по вечерам собирались бы вместе в саду… Вообще-то сыновьями Борис Федорович гордился. Не стали они ни обормотами, ни пьянчугами, оба выучились: старший — инженер, младший — учитель. Правда, не многого успели добиться, жили оба скромно, без лишних денег. Но ведь и сам Борис Федорович в молодости захотел жить иначе, чем родители, захотел учиться, ушел в город. Ему ли осуждать сыновей!.. Нет, пора подниматься и браться за тачку. Может быть, летом приедут с детьми Николай или Михаил. У обоих девочки. Внучки!.. Будут играть в песочнице и бегать по дорожкам, посыпанным песком. Надо!..