Михаил Глинка - Повести

Но вообще-то вепри нынче вывелись. Для них нынче не сезон.

Его жизнь № 1 была построена так, как она могла бы оказаться построенной, если бы господь бог, создавший все кругом, был бы вице-адмиралом. О том, что есть еще какие-то разновидности жизни, он, конечно, не только догадывался, но и знал, однако не мог бы себя заставить думать о тех людях, которые существовали вне военного флота, как о чем-то стоящем. Думать о них ему было неинтересно. В одном из отпусков за обширным столом кто-то сказал ему, что он уже переслужил, как можно, например, перепить; от службы своей, имеется в виду усердие, совсем ослеп и ничего уже не видит и не понимает. И это, мол, досадно, поскольку как человек он по своим данным вовсе не такой уж ограниченный и узкий.

— Это вы — человек, — жалея собеседника, с добродушным смешком ответил он. — А я, простите, офицер.

При этом острить он вовсе не думал, и ни у кого из сидящих за столом не осталось сомнений, какое из понятий — человек или офицер — он считает более высоким.

За пятнадцать лет офицерской службы у него был один прогар. Однокурсник и сосед по лестнице получил очередную звезду, запраздновались, да еще что-то случилось с будильником. Утром он не явился на доклад. Когда через два часа после назначенного срока он стоял перед контр-адмиралом, говорить ему не потребовалось.

— Вы могли не явиться ко мне на доклад по двум причинам, — сказал контр-адмирал. — Тяжело заболели. Или были пьяны. Однако вы, кажется, здоровы.

Но за пятнадцать лет это случилось один раз, и в тридцать пять он командовал… Читатель, выберите то, что вам понравится… Соединением торпедных катеров. Крейсером. Ракетной подводной лодкой.

В тридцать шесть он стал капитаном первого ранга.

С тех, кем он командовал, летела стружка. Но ни с кем он не обращался так, как обращался с собой. Дня обычного не хватало — он прихватывал от ночи. Недосыпать порой приходилось неделями. Он должен был поспевать всюду — от разобранных механизмов в моторных отсеках до совещаний у командующего. Месяцами он не надевал выходной формы. Ему нужно было для службы все время, без изъятия, с раннего утра и до ночи. Если ему что и требовалось, так это пачка сигарет или холодный душ. У него было нержавеющее здоровье, ясная голова, полный самоконтроль. Ни у кого из знавших его — и в первую очередь у него самого — не было ни малейших сомнений, что очень скоро он станет адмиралом.

А потом был инфаркт.

На этом кончилась его жизнь № 1.

Он думал, что все находящееся за пределами его первой жизни не стоит того, чтобы ради этого жить. Но время шло. Ощупью, просто от невозможности быть без дела, он нащупывал вход в свою вторую жизнь. Он был несколько удивлен: оказывается, и здесь, в этой, как он считал до сих пор, беспорядочной и неумной гражданской жизни, тоже существовал некий порядок, и его званию — капитана первого ранга — в гражданской жизни соответствовал свой уровень. И на этом уровне оценивались в первую очередь не профессиональные данные, а класс или разряд личности. После месяцев блужданий он оказался работающим в управлении пароходства. Тут его будто ждали. Он стал заниматься трудоустройством моряков. Судов насчитывалось около двух сотен. Кроме штатных экипажей были еще и подсменные. У капитанов набегали полугодовые отпуска. Старпомы десятками несли справки из институтов и училищ, испрашивая законные учебные месяцы. Кто-то норовил перейти с чартерных судов на линейные, кто-то с линейных на круизные. Были старые капитаны и молодые, надежные стопроцентно и надежные на три четверти… Были перспективные старпомы и старпомы на излете. Невольно примеряя на этих новых для него людей мерки первой своей жизни, он видел, что многие из них могли по всем своим данным быть моряками военными, но вот, хотя им был путь открыт и туда, служат в гражданском флоте и как будто совершенно не жалеют об этом. От этого открытия ему хотелось отстраниться, не думать о нем, но это уже не удавалось. Людям, которые ему встречались, он теперь хотел что-то доказать — что именно, он еще не знал. Но это «что-то» относилось к флоту, морю, его месту на этом море. Так он обнаружил, что снова живет.

Вторая жизнь продолжалась семь лет. Прежний его опыт, перелагаясь на новую его жизнь, не только пошел в дело, но и дал обильные плоды. То, на что другим требовались часы, он решал в недолгие минуты. Схема расстановки командного состава — эта немногим видимая живая стратегическая сетка работы флота — увлекала его все более. Он все больше верил в себя и в смысл того, что делает. Он знал уже много сотен людей не только в лицо. Он знал не только их анкетные данные. Ему казалось, что он знает уже многое из того, о чем они и не догадываются. Ему начало казаться, что о многих из них он знает даже то, что они думают. Пока однажды, нечаянно, он вдруг не услышал, как капитан, только что улыбавшийся ему в кабинете, сказал кому-то на лестнице:

— Так это знаешь ты, знаю я, а что ему-то можно объяснить? Он же у нас не плавал. Каперанг! Во!

И постучал костяшками по перилам.

Он вернулся тогда в кабинет и сел, чувствуя, как вдруг стало страшно тесно в пиджаке, как жарко, как бьется в висках. Но он уже семь лет спал по ночам, и у него еженедельно были выходные дни. Приступ не состоялся. Однако на этом кончилась его вторая жизнь. И третью он начал своей властью.

Через месяц первым помощником капитана он шел через Атлантику на Кубу.

И вот он плавал уже второй год. Никаких лавров первое время его плавания ему не принесло.

У каждого капитана (а в намерения нашего героя входило побывать по возможности на всех типах судов) был свой почерк, своя манера руководить, своя система. Ни одна система не может быть идеальной, он это понимал, но ему хотелось идеала. Он хотел видеть на судах иные, более строгие порядки и иные нравы, которые бы не расшатывали заграничные лавки, чеки Внешторгбанка, плавающие на судах женщины. В выполнении уставов ему всюду мерещились нарушения. Однако чаще всего — и это видел он сам — необходимое рано или поздно, но выполнялось. Валяющийся на палубе несколько дней трос в конце концов убирали на место; судовой комитет долго волынил, но рано или поздно начинал заниматься делами плохо работающего камбуза; составленный так, словно цель его — практическая невыполнимость, график отпусков приходил каким-то образом к рациональному виду. Люди зачастую не понимали, что им мешает и что надо сделать для лучшей организации труда и отдыха. И опыт военной службы опять ему помог — он-то знал, что надо делать и откуда начинать.

Придя на судно, он не хватался за все сразу. Но он шел на камбуз и удостоверялся сам, что на судне достаточно ложек, вилок, тарелок. Проверял, как работает кок. Осматривал бани, душевые, гладилки. Проверял, вовремя ли меняют белье, есть ли спортинвентарь, какие получают кинофильмы, довольны ли люди библиотекой, вовремя ли выдается инвалюта, составлен ли на судне график отпусков и всех ли этот график удовлетворяет.