Михаил Глинка - Повести

Сейчас каратэка появился в салоне, мрачно, презрительно поблескивая глазами. Не взяв в руки ни рюмки, ни фужера, не подходя к капитану, он стремительно несколько раз пересек салон, явно кого-то выискивая и не находя. Люди во фраках и вечерних платьях поднимали на него глаза и сразу же отводили. Увидев Дороти Дуглас, каратэка сделал гримасу отвращения и, оскалив зубы, хохотнул. Она вздрогнула. Наконец, кажется, он нашел то, что искал. Это была та огромная сырая голландка лет пятидесяти, которая садилась в Бремерхафене. Впадины ее глаз по-прежнему были театрально и тяжело загримированы. На капитанский коктейль эта дама явилась обернутой в грубую веревочную сеть с узлами. Еще раз металлически засмеявшись, каратэка кренделем подал ей свою жилистую, похожую на рычаг машины руку. И та как ни в чем не бывало вдруг продела в нее, выпутав из сетей, свою. Возможно, это была антипара Швейницу и Дороти, чтобы тех оттенить. Во всяком случае, эти двое стали расхаживать, громко разговаривая и смеясь, будто задирая всех. Но салон, вообще-то говоря, и ухом не повел: хотят быть чучелами — на здоровье. А я-то комплектовался — фрак, пиджак. Да не было тут никому до этого дела.

Но где же мой друг Швейниц? Искать его долго не пришлось: он оказался неподалеку — в верхнем баре музсалона, там, где официанты готовили свои подносы, заставляя их бокалами и рюмками. Поскольку коктейль обеспечивала ресторанная обслуга, то там же находилась и Настя. И этот снайпер тотчас ее углядел. Настя стояла с маленьким блокнотиком в руке — она что-то записывала и подсчитывала. Старшие официанты сообщали ей, что надо нести вниз и чего уже не хватает.

— Не знаю, что мне делать, — с отчаянием сказала она, увидев, что я подошел. — Он меня преследует. Меня выгонят с судна. Он ничего не хочет понимать: я ему говорю, что я на работе, все время на работе, а он будто не слышит. Меня выгонят. Я вот сейчас пишу, ничего не понимая.

Официанты, делая вид, что ничего не видят и не слышат, все видели и все слышали.

— Говорят, он поплывет и в следующий круиз, — сказала Настя. — Что мне тогда делать? Вот сейчас мне надо спуститься вниз, а я боюсь: он же за мной пойдет. А там капитан, там старший пассажирский, да вообще все…

Переложив из руки в руку блокнотик, она несколько раз, словно у нее занемела рука, развела и сжала пальцы. Того маленького зажатого кулачка не выходило.

— Спускайся, — сказал я. — Он не пойдет за тобой.

— Только ради бога… Ты меня понимаешь?

— Не бойся, — сказал я. — Иди.

Она болезненно посмотрела на меня, потом на него. Мне не очень понравилось, как она на него посмотрела: такой взгляд из ее слов не следовал.

— Ты уверена, что не хочешь с ним говорить? — спросил я.

Она будто спохватилась.

— Меня выгонят. Просто выгонят.

И пальцы ее сжали блокнот.

— Иди, — сказал я.

И она пошла вниз по винтовому трапу, затянутому ковром, а он тут же двинулся за ней. Я встал у него на дороге. Он остановился. Глаза его стали как щелки, он улыбнулся, как бы не доверяя им. Потом улыбка сошла с его лица, челюсть еще больше выдвинулась. Он окинул меня взглядом. Я представил его себе без смокинга и без белья, в боксерских атласных трусах — такой костюм ему тоже абсолютно подходил. Ни костяк его, ни мышечный покров, ни стойка ничего хорошего мне не обещали. Однако отступать было некуда — в полушаге сзади был крутой трап. Я караулил его глаза. Внизу журчал капитанский коктейль. Сейчас будет грохот, ломаная мебель… Челюсть Швейница жгуче привлекала мое внимание. Ничего другого, кажется, не остается, думал я, надо бить первым.

Но он вдруг опять улыбнулся и, демонстрируя миролюбие, заложил руки назад, под распахнутый смокинг. Крахмальная грудь его встала колесом. В такой голубиной позе он снова хотел меня обойти. Я положил руку на перила и опять его не пустил. Он опять остановился, не коснувшись меня, и спросил что-то по-немецки, спросил изумленно. Но самый напряженный момент прошел. Стало ясно, что, как он ни взбешен, затевать драку не станет. Верно, смекнул, что при любом результате это стоило бы ему слишком дорого.

Официанты с подносами, на которых были наставлены рюмки и стаканы с коктейлями, проходили мимо нас, бросая нейтральные взгляды. Они тут были приучены не любопытничать. В конце концов он, кажется, понял, что я не пущу его вниз, пока он не даст мне гарантии, что не станет сейчас торчать около Насти. И тогда он произнес тираду, которая ничем иным быть не могла, кроме некоторого рода обещания. Слова мне были неважны, важна интонация.

После капитанского коктейля туристы в вечерних туалетах разбрелись по палубам дышать ветерком. Напринимались. Пьяных не видно, такие, если и есть, воспитанно залегли по каютам. По большей же части туристы наши — люди пожилые, сейчас они парочками и поодиночке бродят вдоль бортов. Погода весь день стояла простенькая и незаметная, и сейчас на выходе из Английского канала океан лежал в темноте тихо. Почти не качало.

На освещенной гирляндами цветных лампочек прогулочной палубе я увидел Альфреда Лукича. Двое пассажиров — он и она — что-то рассказывали ему, время от времени показывая руками в сторону французского берега. Она сидела в легком трубчатом кресле на небольших колесах, он стоял за спиной, придерживая, и говорил по-немецки, но явно подыскивая слова. Он был пожилой и, доказывая что-то Альфреду Лукичу, поднимал подушечки всех пальцев вверх, и, соединяя в щепотку, разглядывал их пренебрежительно. Жена его — с быстрыми губами, быстрыми глазами и быстрой сменой выражения лица — помогала мужу восклицаниями. Я хотел пройти мимо, но Альфред Лукич меня окликнул.

— Вы как-то спрашивали, что за люди берут к нам билеты. Вот знакомьтесь. Рассказывают именно об этом. Мсье и мадам Гастоны.

Мсье Гастон, улыбнувшись мне одними губами, наклонил птичью голову.

— Он мне уже рассказал, но вам с удовольствием перескажет… У них это принято. — Слушая Альфреда Лукича, я еще раз подивился символике его имени. Человек плавал в двух языковых сферах — церемонной иностранной и совершенно бесцеремонной русской.

Рассказ получался грустный. Вот уже несколько лет Гастоны, у них нет детей, проводили отпуск мсье Гастона в Бретани. Люди они небогатые, живут его службой, к тому же все время приходится думать о здоровье мадам Гастон, поэтому больше десяти лет они ездят в августе на побережье и четыре последних года останавливались в Камар’е. Я не слыхал о Камар’е? Это по соседству с Морг’а, совсем недалеко от Бреста. Погода, конечно, не всегда хороша, но главное для мадам Гастон — это морской воздух… Они все четыре года жили у одного и того же хозяина, они к нему привыкли, он к ним привык, в прошлом году даже не брали с собой машину: хозяин, если она им была необходима, давал свою. Бретань… Я, конечно, бывал в Бретани?