Вадим Чернов - Королевский краб

— Майна! — зычно крикнул мастер лебедчику, и тот врубил на полную. Бот не спустился, а упал на свинцовую воду Охотского моря и, тарахтя, как мотоцикл, понесся к своему порядку сетей.

И если однажды проспал сам старшина, то рядовому ловцу не грех и трижды проспать. Однако жильцы десятой проспали подъем не трижды, а последнюю неделю это у них стало системой. Каждое утро их приходилось будить. Долготерпеливый был старшина и понятливый, но в то утро он и шестеро из экипажа «семерки» ждали проспавших на глазах капитана, который спустился с мостика на палубу по причинам не совсем обычным. Дело в том, что японские синоптики дали плохой прогноз. По их сведениям, район южного поля, куда пришел «Никитин», должен захватить мощный, редкий даже для этих мест циклон. А советские синоптики, правда двумя часами раньше, дали погоду в пределах нормы — лишь к вечеру предполагалась крупная зыбь и ветер в пять — семь баллов.

Утро же было великолепным. Чистое синее небо, солнце и почти спокойное море. Море лениво, как гигантское животное во сне, дышало и было ласковым, не свинцовым, как обычно, а бирюзовым.

Ефимов двадцать лет подряд бороздил коварное Охотское море, знал, как тут внезапно налетают штормы. Знал он и то, что японские и советские синоптики довольно часто ошибаются. Обычно их предсказания сбываются, когда они «дуют в одну дуду», но тут случился редкий разнобой: два диаметрально противоположных прогноза. Какому верить? Опыт подсказывал капитану, что в море правильнее ожидать худшего, быть начеку при любых обстоятельствах. Он и на мостике над этим думал, хмуро бродил по мостику, сложив руки на большом животе. Был он одет в телогрейку, которую надевал чаще, чем форменный китель, потому что это как бы сближало его с рабочими. Капитан искренне, по-хорошему завидовал тем, кто умел делать то, что ему делать не по душе или не по силам.

— Как же мы поступим, — обратился наконец капитан к молодому завлову. — Дадим команду спускать боты в море или нет?

— Да как вы, Илья Ефремович, — встрепенулся молодой завлов. — Лично я не стал бы рисковать.

— А план? — пробурчал капитан. — Если мы потеряем еще два-три дня, плана мы не возьмем. И тогда…

Валерий Иванович отлично знал, что будет тогда. Тогда на следующий год на «Никитине» из старых рабочих останутся единицы, только самые стойкие и верные, как, например, Евгений Карпович. Остальные же окончательно разочаруются в рыбацком счастье Ефимова, будут твердить, подобно некоторым сейчас: у него, мол, пошла не та полоса, закончилась его дружба с богом удачи.

И завлова будут винить, даже больше, чем капитана, потому что завлов молодой и никакими успехами в прошлом похвастаться не может.

Валерий Иванович поглядел на небо, на море, пожал плечами. Ничто не предвещало шторм. «Да, видно, надо выпускать мотоботы в море. Пусть работают, но и осторожность не помешает, надо быть начеку, и только! А там, глядишь, японские синоптики ошиблись — и все будет хорошо. Отчего бы им не ошибиться? Сидят в своем Токио, полной информацией не располагают, а так, гадают на кофейной гуще». Именно это подумал завлов, любуясь тихим утром, чистым небом и снежными вершинами Камчатки.

— Не бывает путины без риска, — твердо сказал Илья Ефремович. — И еще я знаю, что нечего делать в море перестраховщикам.

— Правильно, — подтвердил завлов, потому что понял: капитан принял решение и больше не колеблется. Потом капитан сделал шаг вперед, взял микрофон, нажал кнопку и, как Базалевич, категорично, с металлом в голосе дал команду:

— Ловцам на подъем! На подъем ловцам! После завтрака майнать мотоботы в море!

Аккуратно повесил микрофон и, обернувшись к завлову, сказал:

— А к шторму будем готовы. Ловцов предупредим: соблюдать дисциплину, как никогда!

— Добро, — сказал завлов, — будем командовать парадом. С ловцами я поговорю. Пусть все старшины соберутся минут через двадцать на мостике. Вы не возражаете?

Серега был наблюдательным человеком, да к тому же он не спал, а мечтал в полудреме и первым заметил, что лицо Карповича бронзовее обычного.

— Елки-палки, — забормотал парень, спрыгивая на пол, — ребята, подъем, опять, елки-палки такие зеленые, проспали! Опять!

Чутье подсказало Сереге, что на этот раз промедление, особенно лично для него, — подобно смерти. Нельзя было и десяти секунд оставаться лицом к лицу со старшиной, который сумел подавить первый приступ ярости, но чувствовал приближение второго. Карповича насторожила суетливость Сереги, то, что Серега спрыгнул с койки так, словно он давно не спал.

— Ты, — сказал старшина и протянул вперед сильную руку, чтобы положить ее на плечо Сереги. Старшина предпочитал вести крупные разговоры, имея физический контакт с собеседником, чтобы последний не сбежал в критический момент.

— Ты, — повторил Карпович и не успел поймать плечо своего помощника, который выбежал в душевую с поразительной быстротой. — Ладно, всем вставать. Подъем, бичи!

Последние два слова старшина не проговорил, а проревел, словно дело происходит не в маленькой каюте-четырехместке, а на море и в шторм. С мощным рыком вышли наружу и остатки ярости Карповича. И вновь он стал добродушным человеком, каким его привыкли видеть на судне. Но своего он добился. От его громкого возгласа жильцы десятой моментально проснулись, а Серега в душевой испуганно пригнулся, подумал впервые, что старшина, как видно, из тех людей, с кем лучше не спорить. «Сильный человек, — подумал Серега. — Морской, крепкий мужик». Тут в душевой появился Василий Иванович. Борода у него была растрепанная, лицо помятое и красное, а губы серые.

— Что, бил тебя этот крокодил? — деловито спросил Серега, растираясь полотенцем.

— Дурак ты, хоть и будущий штурман, — отвечал моторист. — Женька себе этого не позволит, а если позволит, тогда — прощай, мама, откидывай коньки в гору!

— Во-во, сам говоришь, вспыльчивый человек. Я слышал, его за что-то судили?

— Было дело давно. Таких, как ты, бичей во Владике отметелил. Хорошо отметелил! Их пятеро, а он один, если меня не считать, но справился!

— Значит, ты не дрался?

— Нет, Женька дрался, а я нет.

После такого ответа Серега почувствовал в себе презрение к мотористу, который действовал не по-морскому.

— Трепло ты, Василий Иванович, — сказал Серега, — меня бичом называешь, а сам который день в своей булочке у мотора греешься. Мы уродуемся у стола, краба бьем до посинения, а ты там греешься, не выйдешь помочь на ветер, на холод. Тебя водичкой окропило бы, как нас, мозолей набил бы парочку…

— Молчи, — беззлобно сказал моторист, — мне сорок, а тебе вдвое меньше. Я себе мозолей наработал за двадцать три года на крабовом промысле. Неможется мне, зря, видать, пошел на эту путину.