Вадим Чернов - Королевский краб

А шторм усиливался. Уже не посвистывал ветер, а выл, гудел и бросал в лица ловцов снежную крупу, перемешанную с брызгами воды. Бот, как утка, нырял по волнам, взлетал вверх, падал вниз. Иногда, взбираясь на водяной вал и покачавшись немного на его вершине, он носом зарывался в воду и стремительно скользил вниз, задрав менее нагруженную корму. В такие моменты оголялся винт, начинал быстро набирать обороты мотор, работая вхолостую. Но старшина спокойно сбрасывал газ, оглядывался, крепко держась за румпель. Там, позади, внизу, выступало, как плавник у рыбы, перо руля и по нему били волны.

— Баллов восемь, а то и девять, — сказал Серега, — дает!

— Смотри, смотри, — воскликнул Костя, — вон еще лодки, да чудные!

Все ловцы стали всматриваться в даль. И верно, там, вдали, качались небольшие пузатые суденышки. Они шли от берега в море.

— Японские кавасаки, — уверенно сказал Вася, — тоже тика́ют к своей базе.

— А какая у них база, — спросил Костя, — как наша?

— Что ты! Меньше и старье, едва на воде держится. Наши базы — лучшие в мире, специальные краболовы! Это до шестидесятых годов у нас краболовы делали из других судов. Переоборудуют какой-нибудь сухогруз, и все. А потом спроектировали крабовые плавзаводы типа «Андрей Захаров».

Но этого Серега уже не слышал. Он, выполняя приказ старшины, снова сделал попытку связаться с базой, и на этот раз — удачную.

— Жень, ура! База на проводе.

— Становись на руль, я сам поговорю.

Они поменялись местами. Взявшись за румпель, Серега почувствовал, что сейчас управлять ботом не то, что в тихую погоду. Румпель вырывало из рук, на него надо было наваливаться боком, чтобы держать суденышко в повиновении. А тут еще оно стало рыскать, разворачиваться к волне бортом.

— Эй, эй, — встревоженно закричал Вася, — держи, Серега, а то нас перевернет!

— У раков гостями будем, — засмеялся Серега, которому удалось быстро справиться с непослушным ботом и положить его на верный курс. Когда его заменил Карпович, он возвратился к рубке и, испытывая сильное возбуждение, радость от того, что вот он какой бесстрашный, стал говорить:

— Парни, хороший шторм для человека — проверка. Вон Олег скоро травить начнет. Да и ты, Костя, что-то побледнел. Не дрейфь, парни!

— Пошел ты, — сказал Костя. Он не укачивался, просто чувствовал себя не в своей тарелке, непонятную слабость от непрерывных взлетов и падений. — Олег не родился, как ты, в море.

А Олега и вправду совсем развезло. Его стошнило прямо на палубу. Серега отвернулся, а Вася схватил парня за плечи.

— Ничего, теперь будет легче. Иди, ложись прямо на сети.

Он провел Олега к трюму, заваленному сетями. Тут и ребята помогли, сделали в грудах сетей нечто вроде ниши. Туда и прилег Олег, полный благодарности, любви к Васе. Он подумал: «Вот у меня появился настоящий друг. Да и остальные ребята — ничего». И так он лежал на мокрых сетях, которые казались ему лучше перины, преодолевая в себе тошноту, то и дело подступавшую к горлу. Сети защищали его от ветра, а волны захлестывали. Они уже свободно перекатывались через палубу, но ловцов защищали рыбацкие непромокаемые робы. Хуже было старшине, который быстро промок до нитки и теперь ругал себя за то, что не взял плаща. Ведь подумал взять, когда капитан сказал о возможном шторме, и не взял. Однако от этой мысли его отвлекла все возрастающая тревога: на глазах шторм усиливался, разыгрывался не на шутку.

— Хлопцы, будьте осторожны, — крикнул Карпович, — держитесь друг за друга, смотрите, чтобы никого не смыло за борт!

Но ловцам можно было бы это и не говорить. Все знали: за бортом почти ледяная вода. Утонуть, конечно, не утонешь, спасательный пояс не даст утонуть, а вот окоченеть можно быстро, в считанные минуты. Старшина передвинул руку по румпелю, пощупал висевшие на нем два спасательных круга и мысленно представил себе, как он будет действовать, если за бортом окажется человек. Он сразу сбросит газ, не глядя рванет с румпеля круг и бросит его освободившейся от рукояти газа левой рукой. Около компаса, закрепленного на крыше рубки, лежит наготове добрый моток прочного японского линя. Тоже пригодится, если его кинуть, как лассо. С его помощью на прошлой неделе вытащили из моря упавшего за борт Олега. Олег упал в тихую погоду, и по своей вине.

Олега вытащили сразу. Он был как кутенок мокрый, жалкий и весь дрожал. Старшина ограничился тем, что отчитал его, а докладывать по инстанциям о случившемся не стал.

И вот сейчас Карпович, промокший до нитки, мечтал, что придут на базу, поднимут их на мотобалки и первое, что он сделает, это пойдет в баню. В бане он хорошо попарится, надо бы с веником, но нет веника, придется у кого-либо попросить.

И так он мечтал о бане, вспоминал сына, и от этого становилось ему будто теплее.

Чуть закрывал старшина уставшие глаза, как перед ним появлялся, словно живой, Федька с пухлыми губами, которые он измазал чернилами. Мальчик только что закончил свое первое письмо из одной фразы и теперь спрашивал у отца: «Папа Женя, а где вы бываете с мамой так долго?»

«Далеко, сынище», — кратко отвечал старшина и чувствовал, что мальчику нужны объяснения. А как все объяснить — не просто ведь рассказать семилетнему человеку о работе на воде, посредине морей и океанов.

И вдруг неожиданно пришел в голову ответ:

— Мы, сынище, бываем там, где зимуют раки!

Горделиво оглядел старшина просторы Охотского моря — именно здесь зимуют крабы, которых он ловит добрую половину своей жизни. Знакомо тут все, не чуждое, как для иного поле, или завод, или фабрика. Одним словом, привычное место работы.

Евгений Карпович не любил много говорить, не умел он и на бумаге складывать слова. А вот в душе, мысленно свободен он был, и легко лилась его внутренняя речь, внутренний разговор с сыном.

«Федор, дружище, люблю я тебя и обо всем расскажу. Садись и слушай. Ничего, что я начну издалека, вспомню свое детство и мою маму.

Когда я был маленький, бывало, и шалил. Мама сердилась и говорила:

— Подожди, я покажу тебе, где зимуют раки.

Говорила, но не показывала. Наверное, ей было жаль меня. И так она говорила, говорила, что я заинтересовался и стал даже драться с мальчишками, думая: «Хочу увидеть, где зимуют раки».

Но слишком доброй была мама. И единственное обещание, которое она не выполнила за свою жизнь, было только это. А я вырос и иногда спрашивал себя: «А где же все-таки зимуют раки?»

Размышляя над таким пустяковым вопросом, я постепенно научился думать. У меня появилась привычка думать, а у моего товарища, сосавшего в детстве палец, появилась привычка быть слюнявым. А у одной девочки, которая обижалась, когда с нею не играли, и которая жаловалась всегда, появилась привычка фискалить по любому поводу.