Валерий Осипов - Неотправленное письмо

Сейчас, несколько дней спустя, я могу писать спокойно, вспоминая подробности. Но тогда мы оцепенели от ужаса. Страшно закричали Таня и Герман, что-то оборвалось у меня внутри. Мы были потрясены.

Мы бросились было в воду, но что мы могли сделать?! По реке неслись деревья, вода была ледяная, — в лучшем случае мы проплыли бы метров десять, пятнадцать, а потом сами пошли на дно от судорог или бы нас утопили деревья.

Потом я вспомнил о палатках, и мы побрели назад. Вода уже подбиралась к палаткам, и они вот-вот готовы были сорваться. Мы взяли спальные мешки, одежду, две винтовки, оказавшиеся не в лодке. Мы могли, конечно, спасти и кое-что из вещей, — например, топор, который сейчас крайне необходим, — но трагическая гибель Сергея словно лишила нас всех разума. Только часа через два, немного опомнившись от потрясения, мы поняли серьёзность нашего положения. Мы остались втроём в глухой якутской тайге. Ни топора, ни карт, ни компаса — всё унесла вода.

Дождь продолжал лить. Он немного ослаб, но по-прежнему потоки воды устремлялись с неба на землю. Мы ждали целые сутки — ливень не прекращался. Тогда решили идти. Мы взяли палатки, спальные мешки, консервы, ружья, патроны и двинулись в путь.

С первых же шагов мы поняли, что до места встречи с самолётом — большой песчаной косы — нам не дойти. Река разлилась в обе стороны на несколько километров (и в этом-то и заключается главное пакостное свойство якутских рек — при дождях и ливнях, вбирая в себя воду с огромных площадей, они обладают способностью мгновенно выходить из берегов и затоплять колоссальные территории). Плыть по разливу было бессмысленно: местами вода неслась с большой скоростью, образуя воронки и завалы, местами же стояла неподвижно, как в заводи. Кроме того, нам было нечем и почти не из чего делать плот: деревья вокруг стояли в воде.

Идти до косы пешком тоже представлялось несбыточной фантазией. Нужно было всё время забирать в сторону, обходя разлив. Это удлиняло путь раз в двадцать.

В конце концов мы остановились на первом варианте. С трудом наломали каких-то мокрых прутьев, разорвали одну палатку, связали что-то похожее на дно старой плетёной корзинки и поплыли, отталкиваясь палками от вязкого дна. Это была сплошная пытка. Когда я привезу тебе письмо и ты будешь читать его, ты даже не сможешь представить себе и одной тысячной доли наших мучений.

Весь первый день мы «подгребали» к основному руслу. Ночевали на воде. На второй день нас понесло. Всё время приходилось остерегаться столкновений с большими деревьями, плывшими по реке, — вернее, с их корневищами. Наш утлый плот они могли бы перевернуть в два счёта. Сначала мы хотели укрупнить наш «дредноут» за счёт корневищ, но этого нельзя было сделать из-за завалов. Они стали встречаться через каждые два-три километра. Мы перелезали через них, проводя плот низом. Конечно, о том, чтобы управлять таким тяжёлым плотом, нечего было и думать.

Подошла вторая ночь. Дождь не прекращался ни на минуту. Одежда на нас расползалась. Сражаться ночью с завалами, в кромешной темноте было немыслимо. Это значило бы идти на верную гибель. Мы стали отчаянно выгребать с главного русла на разлив. И здесь-то на нас и налетела огромная коряга — наш ветхий плотишко рассыпался на куски.

Не знаю, как мы не утонули тогда. Хорошо, что коряга зацепилась ветками за затопленный берег, и мы сумели кое-как выплыть на место, где течение было потише. Я помогал Тане — она совершенно выбилась из сил. Герман плыл с рюкзаком, в котором были консервы (просто не представляю, как он не утопил всё это).

Я уже не помню, как мы добрались до отмели. Представляешь, Вера, мы стояли по пояс в ледяной воде (ведь уже конец сентября), вокруг была ночь, и мы совершенно не знали, куда идти. Нас трясло как в лихорадке — такого я ещё не испытывал. Должен отметить, что Герман и Таня вели себя героически. Ни разу никто из них не пожаловался. Только однажды, во время очень сильной судороги, Таня так вскрикнула, что у меня чуть не остановилось сердце. Бедная девчушка! Какие страдания ей приходится переносить…

Потом мы пошли по шуму реки, стараясь двигаться всё время так, чтобы шум был за спиной. Брели всю ночь по колено, а иногда и по пояс в воде. Судороги нестерпимо мучили всех. К утру наконец выбрались на какое-то полужидкое болото. Это было счастье! Мы ничком повалились на сырой мох и пролежали так минут двадцать. Потом я поднял Таню и Германа. Пошли искать «сухое» место. Слово «сухое» я беру в кавычки, потому что найти что-нибудь сухое в радиусе нескольких десятков километров вокруг нас казалось совершенно невозможным.

Но судьба сжалилась всё-таки над нами. Ей, наверное, показалось уже просто неприличным подвергать нас столь жестоким пыткам так долго. Мы почувствовали, что поднимаемся вверх, — это начинался водораздел. Мы прошли ещё немного и наткнулись на овраг, на одном из склонов которого лежало несколько деревьев, образуя естественный навес. Это было наше спасение.

Смертельно хотелось спать (мы были на ногах третью ночь подряд), не чувствовали ни рук, ни ног — одна сплошная ноющая боль. Кости ломило от сырости. Хотелось лечь, забыться и наплевать на всё. Но это была бы гибель. Я приказал ребятам устраивать костёр.

Костёр еле-еле разожгли, — как не хватало нам Сергея с его таёжной сноровкой! Стали сушить вещи. Среди продуктов оказались две банки консервированного спирта. Это спасло нас от неминуемого воспаления лёгких. Мы разделись, развесили вокруг огня всё барахло и стали растирать друг друга разведённым спиртом. Таня сначала не хотела раздеваться — пришлось срывать с неё мокрое тряпьё чуть ли не силой. Германа я заставил отвернуться, а сам, на правах старшего, растёр её от пяток до макушки, потом завернул в палатку и посадил к огню.

Потом мы выпили по кружке разведённого спирта (боюсь, что кто-нибудь из ребят всё-таки заболеет) и стали сушить патроны. Всего у нас девятнадцать патронов, семнадцать банок консервов, одно ружьё (второе решили выкинуть), три спальных мешка и палатка. Ну что ж, не так уж и плохо.

Вот так-то, Веруха. Чувствуешь, в какой переплёт попал твой муженёк? Сейчас я пишу тебе, сидя всё в том же овраге у костра. Мы немного очухались, натянули палатку возле самого огня, в которой в двух спальных мешках спит Таня, — её сильно знобит.

Я пишу тебе так подробно обо всём, чтобы хоть как-нибудь рассеяться и отогнать мрачные мысли, которые лезут в голову. Ведь мы ещё не решили, как будем добираться до самолёта, — пешком или снова вплавь (на второе, я думаю, больше никто не согласится). А зима уже на носу, и не какая-нибудь зима, а якутская. И девятнадцать патронов, и полтора десятка консервных банок — плохая защита от неё.