Вячеслав Шишков - Повести и рассказы

— Эх, кабы такую кепку да к нам теперь залучить! — вздохнул старик.

— А какого вы мнения об учителях, приехавших из Питера? — спросил я.

— Да как вам сказать, — задумался Дмитрий Николаевич. — Конечно, у них специальность большая. С нашими никак невозможно уравнять. Но… уж очень корыстные люди. Обращается к ним крестьянин, прошенье ли написать, за советом ли — обязательно требуют платы. За ученье, тоже самое, вымогают. А помочь мужику так, для идеи, они не желают. Словом, пришлый, чужой народ.

— А ты, Митя, по справедливости рассуждай, — сказал старик. — Нешто можно шибко ученого человека с нашим учителем сравнить? Он все знает, а начнет рассказывать — сразу свет в глазах сделается у тебя. Вся подноготная ему известна. А наш учитель что… Наш учитель, можно сказать, вроде нас, темный. Другой что и знал-то, так забыл.

— Да-а-а, — скептически протянул и агроном. — Когда правительство отказало давать пайки учителям и предложило сельским обществам взять учителей на свое иждивенье, крестьяне созвали сход. Были приглашены учителя, и я присутствовал. Наши, местные, чтоб подладиться под мужиков, повели двойную политику. Они говорили примерно так: «Конечно, учителю надо кормиться, но и на крестьянина особенно-то уж налегать нельзя». Учителя же приезжие, с высшим образованием, те требовали определенно и настойчиво: паек! И от своих требований не отступались. Почему? Как думаете, Дмитрий Николаевич?

— От жадности.

— Нет. А потому, что местные учителя имеют и землю, и корову, ему легко с мужиком и в великодушие сыграть. А у приезжих зачастую ничего этого нет. И если они требуют оплаты своих трудов — требование их свято. А вам стыдно, что вы их не можете поддержать. Ведь это ж огромная культурная сила пришла в деревню. Событие прямо-таки небывалое: в одной известной мне школе второй ступени — четыре человека с высшим образованием: среди них — известный геолог, другой опытный преподаватель реального училища, одна из преподавательниц лингвистка, учит языкам, другая — на рояли. Ярцевской школой заведует ассистентка известного петербургского профессора, старшая учительница в Лужках — окончила географический институт. Разве это не клад для деревни? И вот эти люди уходят домой, к себе. Жили в голоде и холоде, отношение к ним было неважное. Словом, деревня не могла удержать их у себя. Это, конечно, очень грустно.

— Действительно, — сказал Дмитрий Николаевич. — А ежели взять наших, даже смешно сказать. — Он махнул рукой и, поерошив волосы, неодобрительно крякнул. В голосе его зазвучала ирония. — По пальцам можно перечесть: Силантьев, например, — царский вахмистр, три раза на учителя экзамен держал, едва на четвертый кой-как выдержал, Чиркина — повивальная бабка, Шатунов — из дьячков, тоже едва выдержал экзамен. Все они еще от земства остались. А вот новая, недавно испеченная, эта из портних, эта уж совсем ни аза в глаза. Конечно, есть нек 1000 оторые, окончили семинарию учительскую. Но и они опустились. И верно, что не выше мужика по своему кругозору. Культуру забыли, духовных интересов никаких, ничего не читают. Ну, правда, спектакли иногда ставят пустяковые, а больше — пьянствуют, да в карты.

— Вот то-то и есть, — сказал старик, — и какие же узоры может с них снять мужик, чему научиться? «Ежели уж учителя пьянствуют, так нашему брату и подавно полагается», вот что толкуют мужики.

Трещала на сковородке яичница, клубился вкусный парок над щами из баранины. Вошел сын хозяина, лет тридцати, смуглый и угрюмый, в холщевой рубахе, заправленной в такие же штаны. Он только что накосил корове травы, был мокрый. Познакомились. Он кончил техническое училище цесаревича Николая, работал машинистом на коммерческих пароходах, а когда его брат, красноармеец, помер от тифа, другой был убит белыми, — он пришел домой помогать семье. С весны хочет заняться землемерным делом.

— Навсегда думаете остаться в деревне?

— Боже сохрани!

— Почему это образованные люди из крестьян уходят в город? Ведь деревня так нуждается в собственной своей интеллигенции, — спросил я.

— Да. В деревне нет своей интеллигенции, да не знаю, и будет ли когда-нибудь, — сказал механик. — Скучно очень жить здесь. Да и знания свои приложить некуда. Ну вот, например, я. Заводов здесь нет, мельниц паровых нет. Землю пахать? Но тогда к чему было учиться на механика. Я привык жить совсем в другом масштабе, чем мужик. Мне нужна книга, театр, общество. А если сесть на землю, то едва на хлеб добудешь. А книгу, комфорт, и все то, чего вкусил — по боку? Вот в чем дело. Ради чего же я учился десять лет?

Разговор перешел на тему о красно-белых боях.

Деревня Дядина, как находящаяся на пригорке, была важным стратегическим пунктом. Она несколько раз в продолжение лета переходила из рук в руки. Сначала ее захватили белые. Крестьяне очень обрадовались, увидав офицеров. Наступление красных было отбито. С попавшимися в плен обращались жестоко. Мужики тоже не отставали. В особенности, отличались жестокостью женщины.

— После свалки-то, — говорит хозяйка, — красные разбежались, а бабы увидали по пригорочку красноармеец ползет. Поползет-поползет, да торнется, оклемается маленько, да опять поползет. Бабы туда и помчались всей деревней с поленьями, кольями, топорами: «Бей его, дьявола, антихриста, бей!» Подбежали, он и глаза закатил, не дышит. Дуняха вырвала у него из мертвых рук винтовку, карманы обшарила, револьвер там, и потащили за ноги в деревню. Пока волокли, всего измолотили.

Потом белые начали отбирать у них скот, лошадей, стали безобразничать, выгонять на работу, забрали на службу всех парней и молодых мужиков, непокорных пороли нагайками. Мужики стали Бога молить, чтоб забрали их красные.

— Такая сволочь, такая дрянь эти белые, — возмущается учитель.

Ему все поддакивают.

— Очень жалко мне было красного одного, — говорит младший хозяйский сын Сережа, мальчик лет шестнадцати. — Допрашивал офицер. Говорит: «Переходи к нам, или повесим». А тот: «Был красным, и умру красным. Вешай, белая собака!» Тогда его повели за деревню, к березе, возле изгороди росла, а нас всех, мальчишек, отогнали. Мы все-таки бочком-бочком, да пробрались. Велели залезть ему на изгородь. Красноармеец сам надел петлю и веревку перекинул через сучок. «Ну, скачи!» — офицер крикнул. Тот прыгнул вниз: «Не держись за веревку, не держись! Скорей подохнешь!» — Опять крикнул офицер. А потом подошел к нему и из нагана два раза в голову, весь череп снес. Мужикам сказал: «Ежели будете хоронить — всех перепорю».

Красные относились к крестьянам совершенно по-другому. Я прошел около сотни верст, расспрашивал бедных и зажиточных крестьян, священников, учителей, бывших торговцев, кабатчиков — все в один голос говорят. «Белые — дрянь, шваль, грабители, разбойники, в особенности офицеры и помещичьи сынки; красные — народ, как народ, простые русские парни и рабочие, крестьян не истязали, женщин не насиловали, грабежами не занимались». В особенности хорошую память оставили по себе красные военачальники.