Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

Феня хотела побежать за Громотуху вместе со всеми. Только там и будет что посмотреть. Здесь, против поселка, ничего не произойдет. И еще: ей следовало быть поближе к отцу. Вдруг она ему зачем-то понадобится. Сделать какую-нибудь неотложную запись или попроворнее, вместо него, щелкнуть затвором фотоаппарата. Но она чуточку замешкалась, и ее прихватил Иван Романович Доровских.

— Загорецкая, — сказал он, — всех как водой смыло, понеслись за Громотуху. А Николай Григорьевич велел у спусков к протоке поставить охрану, чтобы какого-нибудь чудака случаем на остров не понесло. На пешие тропочки я набрал все-таки. А ты шагай на конный взвоз.

— Иван Романыч…

— Ну, понимаешь! Нет же никого…

И Феня подчинилась.

При ней была «общая» тетрадь, карандаш, припасенные на всякий случай.

Никто не мешал думать, и Фене захотелось посочинять стихи.

Она отыскала себе удобное местечко — три крупных валуна, совсем как кресло, и уселась на прогретые солнцем камни. Отсюда не очень хорошо, но все-таки видна была дамба, пересекавшая верх протоки, круто наискось, видны были дымящиеся за Громотухой костры и движущиеся яркие пятна — девичьи праздничные платки и платья. Это — если смотреть направо. А прямо перед Феней лежали скучная, посеревшая, вся в талых лужицах протока и за нею еще более скучный остров, ощетинившийся низкими черными тальниками. Влево, с вольным размахом до самого голого мыса, за который зимой уползало багровое солнце, открывался Читаут, пробитый, издырявленный накануне произведенными взрывами.

«Попалась так попалась, девушка, Ивану Романычу. Теперь сиди», подумала Феня. И написала первые две строчки:

Написала и тут же с досадой зачеркнула:

— «Кровь» — «цветов»… «Не неся…» И вообще не свое, а с кого-то. Из девятнадцатого века.

Она попробовала переписать:

И рассердилась окончательно:

— Да что это меня сегодня на какие-то альбомные стихи тянет! А если так начать…

Феня чуть не заплакала:

— Не то! Не то! И не так! Привязался еще этот размер идиотский!

Перечеркнув и эти строчки, она принялась грызть карандаш. Вдруг ей послышалось: со стороны Громотухи докатился какой-то приглушенный расстоянием гул.

Она подняла голову, вскочила и увидела, как по ту сторону дамбы вздымается, вспухает лед на реке, а от поворота к «Семи братьям» медленно движутся высокие, угловатые торосы, поблескивающие на солнце своими острыми гранями.

Феня перевела взгляд на остров, на главное русло реки, к крутой галечной косе, вклинившейся в реку от правого берега. Лед медленно, торжественно двигался и здесь, одновременно почему-то опускаясь, садясь все ниже, словно какая-то неведомая сила властно прижимала его ко дну. А тем временем за Громотухой ледяные горы громоздились все выше и выше.

«Затор! У косы сейчас образуется затор! Вода уходит, лед садится на камни, — испуганно подумала Феня, припомнив, какие страсти рисовал утром в столовой Василий Петрович. — Если на косе ледяные поля прихватит, зажмет вся эта беда от „Семи братьев“ поползет через остров в запань…»

Тетрадь упала на землю. Ветер со звонким пощелкиванием перебирал ее налощенные листы.

«Что же это такое? Да что же это такое? — с остекленевшими от страха глазами мысленно твердила Феня, видя, как первые серые льдины в верхнем конце протоки двинулись на остров, подгибая и ломая тальники. — Это же конец всему. Вся наша работа пропала. Лес погиб…»

В горе и отчаянии Феня закричала:

— Да стой ты! Стой! Остановись!..

Она готова была побежать страшной силе навстречу, стать ей на пути, оттолкнуть, отбросить назад… А ледяной вал неотвратимо поднимался все выше, теперь подползая уже и к самой косе. Льдины лопались, вставали на дыбы, кувыркались, тыкались в берега. Было похоже: они взбираются друг другу на плечи, чтобы оглядеться, куда им двигаться дальше.

Мимо нее торопливо прошагал Василий Петрович, спускаясь по взвозу к протоке. Откуда он появился, Феня не заметила. И даже не подумала его остановить. Василий Петрович для нее был крупным начальником, на которого не распространяются ничьи приказы.

Через плечо на полотенцах, связанных узлом, у него были переброшены два каких-то ящика, длинных и, должно быть, очень тяжелых. Один на груди, другой — на спине. Шел Василий Петрович, все время хватаясь за поясницу, и Фене вспомнилось, что он в последние дни постоянно жаловался на сильную боль в «крестце». Он, конечно, спешил на остров не зря, он тоже видел гибель всех их трудов — грозно ползущий ледяной вал и, наверно, надеялся его остановить. Феня даже не спросила себя — «как?» — она видела, что Василий Петрович очень торопится, что ему трудно, больно. И поэтому она просто метнулась вслед за ним.

Нагнала в конце спуска, запыхавшись, сказала:

— Дайте мне хотя один… Я понесу…

Василий Петрович повернул к ней злое лицо с синеватыми мешками под глазами, набрякшими от натуги.

— Куда ты к черту! — заорал он. — Пошла вон, сопля! Тут динамит!

Страшное слово «динамит» тугой спазмой зажало Фене горло, перехватило дыхание.

Но она все-таки не отстала, не отошла прочь от Василия Петровича. Через силу, а выговорила:

— Все одно, дайте… Я осторожно…

— Фенька, уйди!.. — еще злее сказал Василий Петрович, тыча в ее сторону кулаком. — Нету время с тобой разговаривать. Видишь?

Она видела. Теперь даже отсюда, снизу, было видно, какая высоченная за островом, на косе, встала ледяная гора. Встала и словно бы замерла. А в тальниках, давя их своей беспощадной тяжестью, как бегемоты, ворочаются огромные льдины, храпят, трещат и все ближе подбираются к протоке. Именно поэтому Феня особенно крепко вцепилась руками в один из ящиков. И Василий Петрович, обмолвившись нехорошим словом, ей уступил…

…Потом она запомнила только, как очутилась перед крутой и безумно высокой, но в удобных уступах, безмолвной ледяной стеной. Грохот, звон сухо рассыпающихся, раздавленных льдин доносился откуда-то справа.

— Пока постоит… Успею!.. Свой ящик давай, — хриплым, булькающим голосом сказал Василий Петрович, подзывая Феню поближе.

Но Феня не послушалась, первая, не зная куда и не зная, что потом будет она делать со своим ящиком, полезла вверх по ледяным уступам, почему-то думая: «А в Каменной пади на скалу подниматься было хуже. Очень зябли руки, и не было таких ступенек».