Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

И снова что-то соображал и высчитывал. Ночной ветер для него был самой большой неприятностью.

…Закончив рубку дров, все, кроме вахтенных, давно ушли в шалашку. Александр подсел к Евсею Маркелычу. Лоцман покосился на него:

— Чего не ложишься?

— Не спится, днем хорошо отдохнул. А ты на всю ночь?

— На всю ночь. Как же иначе? Не останавливать же плот! — прислушиваясь к работе цепей, сказал лоцман. — Ишь шипят. По песку тащатся. Стало быть, кончился перекат.

Он поднял лицо кверху. Редко-редко падали мелкие брызги теплого дождя.

— Так всю ночь, как в мешке, простоит. Завтра днем по-настоящему дождь разойдется.

— Почему помощников себе не готовишь, Евсей Маркелыч? — спросил Александр.

— Помощников? — переспросил лоцман. — А как же, есть помощники. Ирина уже хорошо разбирается, только днем. Наизусть-то ночную реку так скоро не запомнишь. Я вот двадцать шестой год по ней плаваю. На второй миллион третью сотню тысяч кубов начал. Да по Каме — на ней я прежде работал — без малого миллион согнал: там пятнадцать лет лоцманничал. Так вот, как думаешь, за сорок-то лет можно хорошо одолеть науку речную нашу?

— Сорок лет!..

Было чем восхищаться. Александр подумал, что ему в этом году всего-то исполнится только двадцать четыре.

— Ирина, конечно, женщина очень способная, ничего не скажу, — помолчав, продолжал Евсей Маркелыч. — Ноне четвертое лето со мной плавает. Да на Ангаре-то ведь трудно: река широкая, а мелкая местами, плоты за пароходами не водят. Все от лоцмана только зависит. Жив буду — на будущий год начну Ирину и к ночному правежу приучать. А сейчас пусть поспит, успеет еще.

— Я смотрю, на плоту, кроме тебя, одни девушки…

— Это с войны еще, когда мужиков не хватало, бригаду девичью на ближний сплав организовали. — Евсей Маркелыч выколотил об огнище трубку и вновь стал набивать ее табаком. — Закуришь? Нет? Ну и не приучайся… Видишь ты, теперь народ, конечно, с фронту вернулся, а девушки со сплава уходить не хотят. Привыкли, полюбили эту работу. Мужики в низовья Енисея, на север лес плавят, а девушки мои куда поближе — в Стрелку, в Куликову…

Он уставился взглядом в меркнущее пламя костра.

— Вот я скажу тебе хотя бы про Надюшу с Груней. Сестры они, и хохотушки обе на редкость, — заговорил он снова, трогая пальцами глубокие впадины у висков и морщась, как это бывает при сильной головной боли, — веселые они, а сколько горя пережили! Подумай сам. Вот так: отец у них лесоруб — в наших краях знаменитый человек. Кто же не знал, не слыхал про Алексея Козубова! Сколько раз статьи о нем в газетах писали, портреты его печатали! В наш районный Совет депутатом был выбран, членом райкома. В партии состоял, и всегда в пример его ставили: учился, рос, любое дело поручат — без ошибки, надежно выполнит. Сильно в гору шел человек, заслуженно. В Москву на курсы вызвали его. Сорок первый год… С курсов прямо на фронт. А осенью похоронную в доме получили. Сообщили — орденом Красного Знамени награжден. Значит, и там на высоте оказался. А жена-то его была слабенькая здоровьем, нянюшка в детском садике. Как известие пришло, она и вовсе сдала. Виду не подавала, работала. Постепенно так и угасла. Дочки сиротками остались. По домашнему делу, конечно, ухаживать за ними нечего — подростки, сами все сделать могли. Хорошо. А, скажем, для работы в лесу им рановато. Другие бы, может, только на помощь стали рассчитывать. Так эти ведь одолели, давай везде пробиваться, чтобы на работу их поставили. За отца, дескать, место заступить… По годам подошли, в комсомолки стали оформляться. Сколько тут слез Груня пролила: Надюшку — та постарше — принимают, ее — нет. Подожди, говорят, подрасти надо. В обком комсомола жаловалась…

— И что же в обкоме?

— А что? Разрешили принять. В виде исключения. И правильно.

Евсей Маркелыч приподнял голову; свет костра упал ему на лицо, и Александр уловил в нем оттенок отеческой гордости.

— Конечно, взять другую, — снова заговорил лоцман, — хотя бы Фиму заметил, нет? Худенькая, чернявочка. — Евсей Маркелыч прислушался, мимоходом отметил: — Идем по пескам, а цепи дергает — не иначе топляк с корнями на дне лежит. Бурелом нанесло половодьем. А лиственница тяжелая, тонет… Да, про Фиму я. Эта с малых лет набалованная. Большая семья, все здоровые — возчики, грузчики. Разного возраста. Которые по годам и не призывались в армию вовсе. Меж семи братьев она — сестра единственная — вроде забавы домашней росла. За неженку ее привыкли считать. И на работу ее никуда больше, а в медпункт устроили, санитаркой. Опять не то: крови боится, палец никому не посмеет перевязать, побелеет, и руки опустятся. Поговорил как-то я с ней. Ко мне в команду пришла — ничего, работает. Тут ведь дело особое, дружка на дружку влияние оказывают. Недостатки имей, а ото всех отдалиться не дадут. Коллектив — сила. Ну, а потом они себя и в сплавном деле не хуже мужиков считают. Гордость своя, рабочая, у них появилась…

Он поднялся, отошел от костра в угол плота, где была кромешная темь, закашлялся, а потом закричал:

— Эй, вахта, правые реи подбери!..

Голос его прокатился над рекой, ушел далеко-далеко, а потом отдался с берега легким эхом.

Евсей Маркелыч так и не вернулся к костру. Тихо постоял в углу, а потом побрел, ощупывая ногой бревна, на середину плота, к девчатам.

Александр подбросил в огонь несколько поленьев.

Взвилось высокое пламя, и сразу отодвинулся мрак, вдали от костра став еще плотнее.

Днем, как и предсказывал Евсей Маркелыч, дождь разошелся. Тяжелые, свинцовые тучи обложили все небо от края до края; под ними, гонимые верховым ветром, неслись угловатые клочья серого тумана. За частой сеткой дождя плохо различимы были даже берега, а даль реки представлялась таинственной и мутной.

Не умолкая ни на мгновение, громыхали цепи.

Сменившиеся с ночной вахты девчата еще спали. Первой проснулась Варя. Забравшись с ногами на пары и закутав плечи платком, она чинила ватную стежонку.

Лицо девушки было мечтательно-задумчивым. Варя размышляла, как бы, по возвращении со сплава, уговорить отца отпустить ее на лоцманские курсы. Все упрямится: «Молода еще. Какой из тебя лоцман выйдет сейчас? Поплавай в бригаде еще годика два, закались». А чего ей закаляться, когда она уже закаленная! Ирину Даниловну — и на курсы, и сам обучает… Конечно, Ирина Даниловна намного старше ее, но тут дело не в возрасте — дочь свою бережет, вот в чем дело, потому и не хочет. День либо ночь, дождь, снег либо ветер лоцман всегда на вахте. Трудно будет ей, дескать. И опасностей много. Просто сплавщицей в бригаде и не так трудно, как лоцману. А что же она, трудного, что ли, боится? Или опасностей? Да она бы — эх! — не лоцманом на плоту, а штурвальным на морском пароходе поплыла, чтобы ветер в мачтах свистел и волны через палубу перекатывались, брызги в лицо! А ты стиснешь в руках штурвал и…