Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

— Давно надо было Варваре сплавать, — смеялись девчата.

К полночи плот удалось сдвинуть почти на два метра.

Больше не хватило сил.

— Вода не спадет — может, завтра и стащимся, — сказал Евсей Маркелыч, последним укладываясь спать.

День упорного труда принес то же, что и вчера: плот с отмели сошел примерно на два метра. А ночью вода сбыла и начисто уничтожила эти результаты. На третий день девушки не смогли одолеть и двух метров.

Александра захватил этот неравный поединок с рекой. С яростью, стиснув зубы, напирал он грудью на спицы васильянова колеса, прислушиваясь, как похрустывает галька под сползающим с мели плотом. Быстрее бы, быстрее разогнать… Взять с ходу… Но колесо упрямо делало три-четыре оборота в час…

Надо что-то придумывать. Если и сегодня снять плот не удастся, а вода упадет еще больше…

К исходу дня в нижнем конце плеса показался дымок.

Евсей Маркелыч оживился:

— Ну, девки, не прокараулить бы нам пароход! Бывает, что и поможет.

Теплоход, такой же гигант, как и тот, что видели они в Енисейске, шел самой серединой реки. На буксире у него висело одиннадцать барж.

— Не подойдет, — упавшим голосом сказал Евсей Маркелыч. — Такому ползать возле мелей не положено. Давайте, девки, становитесь обратно.

В эту ночь вода сбыла меньше, украв у измученных людей только полметра.

— Эх! — обрадованно объявил Евсей Маркелыч. — Может, еще и вырвемся. Налегай, дочки, налегай!

Днем опять показался дымок. Теперь пароход шел сверху. Лица девушек осветились надеждой.

— Не «Сплавщик» ли идет?

— Нет, — присмотревшись, сказал Евсей Маркелыч, — чужой. Пассажирский.

— Надо ему посигналить, — предложил Александр.

— Зря, — махнул рукой Евсей Маркелыч. — Пассажирским тоже подходить к нам не положено.

— Почему?

— Такие правила. Никто нас не гнал сюда. Сами сели, сами и сняться должны.

Ирина Даниловна до крови закусила губу.

— А я все равно попробую к нему выйти на лодке, — сказал Александр.

— Хочешь — выйди, — равнодушно согласился лоцман, не веря в затею Александра. — А ну, дочки, еще взяли, еще взяли! Еще раз, еще раз!..

Александр, сидя в лодке, ожидал, когда к нему приблизится пароход. Он надвигался, широкий, шумный, красными плицами разбрасывая в стороны каскады воды. Глядеть с плота — налетит на хрупкую лодочку, перевернет ее и захлещет волнами.

Пароход дал три проходных гудка, но чуть замедлил скорость. Варя видела, как Александр приблизился к корме, как его высоко подбросила волна, едва не вытряхнув из лодки, как он ловко ухватился рукой за железную стойку и успел привязать к ней веревку. Потом подтянулся, вполз на корму и исчез внутри парохода. Немного погодя он показался на верхней палубе и стал подниматься по железной лестнице на капитанский мостик.

А пароход шел и шел все тем же слегка сбавленным ходом, и от плота его отделяло расстояние уже не менее километра. Люди на палубе казались маленькими точками. Которая из них Александр, разобрать было невозможно.

— Достанется голубчику погрести! — сказала насмешливо Ксения, прилаживаясь удобнее к спице ворота.

Белые хлопья пены чередой неслись мимо плота. Совсем как головки полыни, что тогда в Стрелке бросала Варя на тропинку.

Пароход все удалялся.

— Уедет и не вернется, — опять сказала Ксения.

— Замолчи! — вдруг звонко выкрикнула Варя.

Со скрипом пополз на барабан ворота трос.

Евсей Маркелыч тянул монотонно:

— А ну, пошла… а ну, пошла… а ну, пошла… а ну…

Над пароходом поднялось круглое облачко пара, потом над рекой прокатился крикливый гудок. Выставив к солнцу сразу замерцавшие огнями окна своих двух этажей, пароход сделал оборот и, кренясь на правый борт, стал приближаться к плоту.

— Ура! Ура! — закричали девушки и замахали платками. — Идет на помощь! Стащит нас!..

В Старцевой о «Сплавщике» узнать ничего не удалось — прямой телефонной связи отсюда со Стрелкой не было. Пришлось отправить телеграмму и просить прислать ответ на Дорогово — ближний телеграфный пункт, еще за сотню километров от Старцевой.

Хорошая погода опять сменилась ненастной. Три-четыре раза в день наползали рыхлые синие тучи и обрушивались жесточайшими ливнями. Вода вокруг плота, казалось, кипела под ударами прямых и жестких, как проволока, струй дождя.

В такие ливни крыша шалашки протекала почти повсеместно. Едва отыскивался уголок, куда можно было снести постели. Днем это смешило, ночью — злило.

— Нет, надо чинить крышу, — решил Евсей Маркелыч. — Только чем? Бересту, лиственничную кору, пожалуй, с деревьев уже не сдерешь — присохла. Разве с елки еще отойдет?

Присмотрев выпавший по правому берегу ключ, вблизи которого по откосам распадка темнел густой высокий ельник, Евсей Маркелыч стал собираться.

— Давай, парень, поехали за корьем, — позвал он Александра, вооружась топором и поглядывая на солнце — времени было достаточно.

Но тут вмешалась Ирина Даниловна. Остаться на плоту без Евсея Маркелыча она наотрез отказалась.

— Что вы, что вы, Евсей Маркелыч! Один раз посадила на мель, а вы хотите еще…

— То дело другое, — сказал Евсей Маркелыч, — забудем. А здесь чего ж тебе не плыть? Плесо, как струна, прямое.

— Тут прямое, а потом опять, поди, пойдут острова.

— Есть. Да до островов-то мы всячески тебя догоним.

— Вдруг задержитесь, что я тогда?

— Не задержимся, и так с запасом считаю. Засветло еще настигнем вас.

— Нет, нет! — твердила Ирина Даниловна. — Что хотите, я без вас не останусь. Непонятный Енисей для меня. Уедете — сразу брошу якорь.

— Не вздумай! — пригрозил Евсей Маркелыч. — Мало у ворота страдать приходится, еще и от глупости, да?

— Считайте как хотите, а якорь я брошу.

— Фу ты, язви тебя! — Упрямство Ирины Даниловны окончательно вывело лоцмана из терпения. — Ну езжай тогда сама вместо меня!

— Поеду. Это мне лучше…

В ельнике было сумрачно и прохладно. Ноги тонули в мягких душистых зарослях багульника. С ветвей деревьев спускались длинные, как борода новогоднего деда-мороза, сосули бледно-зеленого мха. Притаившись в камнях, однообразно бормотал ручей. Темная, дикая лежала тайга. И все же — вот тропинка. Кто ее протоптал? Куда? Козы к водопою?

А может быть, это охотничья тропа? Нет, вот еще одна. Как их много! Вот на раздавленной красной гнилушке остался ясный отпечаток узких копыт. Да, это козы.

Поодаль от тропинки серый, поросший цветной плесенью и крупным узорчатым мохом пень. Тронь его — рассыплется в прах. Где же дерево? Нет ничего. Не осталось даже следа, легкого бугорка. Сгнило оно вовсе или куда-то его унесли? Сколько лет этому серому пню? Не топор ли вольных казацких дружин, открывателей новых земель, три века назад срубил это дерево? Все может быть. Вот, видать, недавно упала легкая еловая шишка. Неосторожная белка сбила ее, шишка упала и до половины погрузилась в пень такой он стал рыхлый и слабый. Кроме этого пня, здесь нет другого следа человека…