Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

Чтобы снять кору дерева, приходилось прорубать прямую линию вверх по стволу, насколько хватал размах топора, и верх отсекать зубчиками, похожими на корону. Кора уже присохла и отходила с трудом. Только осторожно действуя тонкими деревянными лопатками, удавалось отдирать ее от ствола. А чаще всего лопатка прорезала блестящую гладкую кожицу, и тогда продолжать работу становилось бесполезно.

— Может быть, хватит? — спросила Ирина Даниловна, когда у них набралось пригодного корья десятка полтора. Она очень устала — все время приходилось работать с поднятыми вверх руками.

Александр подумал, а потом сказал:

— Засмеет нас Евсей Маркелыч: мало. Еще хотя бы штук пять.

— Скоро вечер. Глядите, солнце заходит.

— Ничего. Дотемна поработаем. Сейчас лучше дело пошло.

— Устала я… никак не могу…

— Отдохните, Ирина Даниловна, а я тем временем схожу девчатам в подарок смородины наберу. Наверно, есть у ручья.

Он спустился в распадок по узкой, извилистой расселине, отыскал хороший смородинник и стал снимать с кустов тяжелые черные гроздья. Переспелые ягоды, как крупный град, сыпались в воду, и было видно, как они катились по дну ручья, увлекаемые быстрым течением.

На несколько минут в узком просвете между деревьями появился красный диск закатного солнца, а потом свалился за черту горизонта, и сразу потемнело в лесу.

Александр заспешил обратно. Запутавшись в бесчисленных козьих тропках, он подошел к Ирине Даниловне не с той стороны, куда ушел вначале. Глыбы пушистого белого мха заглушали шаги Александра. Появления его Ирина Даниловна не заметила. Она стояла неподвижно, словно и не дышала, вся устремленная в ту сторону, куда ушел Александр.

— Ирина Даниловна!..

Жизнь сразу вернулась к ней. Она испуганно уронила руку, глянула на Александра и виновато улыбнулась:

— Задержались бы еще — и я, наверно, закричала бы.

— Почему?

— Сама не знаю…

— Тайга-то вам родная! — шутя упрекнул Ирину Даниловну Александр.

— Родная, а вот боюсь. — Ей, видимо, очень хотелось поделиться сейчас с Александром, но она тут же остановила себя. — Давайте кончать, пока светло.

Им удалось снять кору еще с четырех елей.

Оступаясь и увязая в рыхлом мхе, они взялись за переноску. Корье оказалось громоздким и тяжелым. Пришлось сходить по нескольку раз. Обнаженные стволы деревьев, белея в темноте, указывали путь.

Наконец переноска корья была закончена.

Пропустив вперед Ирину Даниловну, Александр оттолкнул лодку от берега, вскочил на ходу и взялся за весла.

— Какая тьма! — сказал он, безнадежно оглядываясь по сторонам. — Куда плыть, ничего не поймешь. Правьте, Ирина Даниловна.

— Нет, нет, лучше я буду грести, — отказалась она. — А то загоню лодку куда-нибудь на камень, как тогда плот на косу…

— Зря вы себя так запугиваете, Ирина Даниловна. Мало ли что случилось когда-то!

— Да я знаю, а все какая-то неуверенность в себе.

— И долго вы трусить теперь собираетесь?

— Почему долго! Пройдет… Конечно, пройдет. Это только иногда у меня случается, настроение такое. — Ирина Даниловна посмотрела на реку, темную, бесконечную. — Далеко наши уплыли, нигде огня не видать.

Они находились неведомо где. Оба берега терялись во мраке, а направление реки можно было угадать только по звездной полосе неба.

— Вот вы, наверно, думаете, что я вообще большая трусиха, — заговорила Ирина Даниловна, загребая воду короткими сильными взмахами весел, — а я ведь боюсь, только когда остаюсь одна. У всякого человека, по-моему, бывают какие-нибудь слабости. Так и со мной: мне обязательно надо быть на людях, тогда ничего не страшно.

— На людях и каждый человек смелее, — заметил Александр.

Они гребли некоторое время молча, потом Ирина Даниловна вдруг чему-то засмеялась. Лица ее в темноте не было видно, но смеялась она так искренне, хорошо, что Александр спросил:

— Чему вы смеетесь?

Ирина Даниловна ответила не сразу.

— Вот вы трусихой меня считаете, — сказала она, — а мне вспомнилось, как девушки наши про вас говорят.

— Как?

— «Если бы не Варя, он от нас давно бы в воду бросился».

— Почему?

— Боится нас, дескать.

— Ну, а что же Варя? — спросил Александр, чувствуя, как у него застучало сердце.

— А Варя не дает вам броситься…

— Я не понимаю, Ирина Даниловна…

Она вдруг заговорила серьезно, убедительно, с доброжелательным участием:

— Варе вы очень нравитесь, Александр Петрович. Вы не поймите меня, что я по Вариной просьбе так говорю. Она гордая. Не скажет и не позволит другим говорить. Да я и сама вспоминаю свою молодость…

Ирина Даниловна сложила весла, вгляделась в даль реки, по-прежнему однообразно черной.

— А смотрите, смотрите! — сказала она с оживлением. — Вон звездочка вспыхнула. Это костер на плоту. — И, помолчав, добавила: — Когда далеко маленький и холодный огонек, а подойди ближе — согреет…

Напрасно ночью поднял с постели Евсей Маркелыч дороговского телеграфиста — ответа из Стрелки не было.

— Да как же нет? Не может быть! — доказывал лоцман, недоверчиво разглядывая телеграфиста.

Тот вышел к нему на крыльцо в нижнем белье, босиком. Тер большим пальцем мясистый, словно налитой нос.

— А я говорю — нет, — вяло повторял телеграфист, порываясь уйти обратно в квартиру.

— Не говори «нет»! — горячился Евсей Маркелыч. — Все ты упомнить не можешь, потом ты и после сна еще не прочухался.

— Не было тебе, — угрюмо твердил телеграфист, теперь поглаживая нос всей ладонью. — Помню я все телеграммы, какие приходят, не так много бывает их здесь.

— А ты все же сходи посмотри.

— Чего я пойду!

— Вдруг ты забыл. Ведь бывает же так, — ухватился Евсей Маркелыч за новый довод.

— Назвать тебя дураком, старик, так обидишься, — пожал плечами телеграфист, — а иначе я не знаю, как тебя можно назвать. Сто раз говорил тебе: нет, а ты…

— Что же я с плотом без этой телеграммы делать должен? — упавшим голосом произнес Евсей Маркелыч. — Стоять? Или самосплавом через порог Осиновский спускаться? Ты пойми: государственное дело! Дни-то идут. Ты можешь понять это?

— Пойдем! — решительно сказал телеграфист. — Пойдем, когда так. Обыщи сам все ящики. Я тебя больше уговаривать не стану.

Телеграммы, конечно, не оказалось. Не довольствуясь предъявлением бланков и записей в книге, телеграфист стал совать Евсею Маркелычу ленты:

— На, смотри! Видишь, нет тебе телеграммы! — Постучал ключом. — Вот, даже и Стрелку сейчас спросить не могу: не мои часы с ней работать. Жди завтрашнего вечера. С восьми начну вызывать.

— Да ты в уме? Сказанул, парень! Почитай, сутки целые!.. Нет, не могу я так ждать. Пока я с тобой говорю, плот у меня, поди, за пять километров уже ушел. Завтра-то к вечеру он где будет?