Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

Виктор Мурашев, жилистый и сухой, выразился определеннее, резче: «Селедка в бочке! Посыпать солью — и заколачивай донышко». Помолчал и прибавил такие слова, что даже комендант крякнул.

А Павел Болотников и вовсе освирепел, выдвинул вперед нижнюю, узкую, с острыми зубами челюсть, зачем-то еще подтолкнул кулаком подбородок, заорал: «Когда так — к чертям собачьим! Расчет возьму и на новое место подамся. От Сашкиных портянок не продыхнешь, так, гляди, еще две пары сушиться станут. Лес рубим, лес плавим, кругом в лесу, а когда из этого лесу для человека человечье жилье будет?»

Перевалов ему спокойно ответил: «Портянки мои, конечно, не майские цветики. Но и твои тоже. Жилье, говоришь… Вон, вытащи из Читаута замороженный — на каждого из нас, однако, двухэтажный дом выйдет. Чем собачиться, придумал бы лучше, как подешевле да повернее лес этот выручить. Начальник просил».

Павел только еще сильней разъярился: «Просил! Не я лес заморозил, не мне и думать. Да ты зубами изо льда его выгрызи, на горбу своем на берег вытаскай, и все одно — фигу тебе здесь дома для нас выстроят. В этом котухе жить еще не шесть, а двенадцать душ заставят».

«Заставят? Кто?»

«Дед Пыхто!»

В их бурный разговор ввязались и Виктор с Леонтием. Теперь уже четверо они спорили и ругались между собой все время, пока комендант втаскивал в комнату койки, необмятые, пахнущие сеном матрасы, подушки, набитые ватой, серые суконные одеяла — словом, все то, что полагается для холостяцкого новоселья. Враждебно глядели, как комендант, пыхтя от натуги, передвигает непослушные койки туда и сюда, ищет для них посвободнее место. Никто ему не помог.

Но когда вскоре после ухода коменданта на пороге общежития появились Максим с Михаилом и один из них спросил: «Нам сюда, что ли?» — парни все же несколько посветлели. Новенькие им сразу понравились. Тем более, что дуйся не дуйся, а все равно жить вместе придется. Так стоит ли зря кровь себе портить? Саша Перевалов первым потянул руку и сказал: «А конечно, сюда. Куда же больше? Давайте знакомиться. Мы, например, здешние. Коренные сибиряки. Как говорится, из чалдонов. С Ангары. Александр, Леонтий, Виктор и Павел, по отцам, можно сказать, все — Лесорубовичи. Только Виктор Мурашев с низовьев Енисея, из рыбацкой семьи». Максим, широко улыбаясь, в свою очередь объяснил: «А мы с Мишкой…»

Теперь, готовясь к выходу, Максим спрашивал Михаила:

— Как, ничего лежит воротник у рубашки? Может, другую надеть?

А Михаил стоял одетый так, как был на работе, сквозь зубы цедил, кривился:

— Никакая рубашка, брат, физиономию не исправит, если она человеку сразу от папы и мамы не удалась. А я, Макся, что-то раздумал. Не пойду. Спать хочется.

— Спать? Да ты что! Ты же сказал…

— Мало ли что говорится! Куда идти? Чего там? Слушать ехидства Женькины? Не люблю!

— Да ну, Мишка… Пойдем…

Максиму от Женьки доставалось больше. Но он помалкивал. В издевках Ребезовой для него была даже какая-то своя приятность.

За окном звонко похрустывал снег. Можно было точно определить: с охотой идет, торопится или просто от скуки тащится человек; девушка или парень; или кто-то в таком уже состоянии, когда, ей-богу, лучше бы дома ему посидеть да что делать дома? До красного уголка ноги как-нибудь донесут. А поглядеть на молодое веселье все-таки интересно.

— Ну, пойдем же! Сколько надо просить?

Михаил поломался еще немного, но все же потихоньку стал одеваться: «Только для тебя, Макся».

В красном уголке и курочке клюнуть было негде, даже все скамейки вытащены в коридор. Девчата между танцами отдыхали, стоя у стены. Старики забрались на сцену, сидели, подвернув ноги калачиком, а кое-кто весьма удобно растянулся на шубе, подложенной под бок. На сцене же сидел и Гоша, гармонист, распаренный от духоты, с взлохмаченными, проволочно торчащими волосами. Он уже не столько играл, сколько работал, с трудом заставляя свои пальцы ползать по ладам, то и дело ошибался на голосах, но тут же заглушал фальшивинку могуче ревущими басами.

Наши друзья протиснулись в дверь как раз в тот момент, когда только что закончилась удивительно залихватская полечка и девчата с середины комнаты сыпались горохом, чтобы успеть захватить местечко у стены. Гоша, устало повиливая широко разведенными мехами гармони, проигрывал какую-то смесь, не то коленце из «Подгорной», не то запев из «Страданий». И в этот путаный, беспорядочный наигрыш вдруг очень ловко и пронизывающе сильно вплелись слова:

Михаила так и передернуло. Он рванулся назад, чтобы не оказаться сразу у всех на виду.

— Я тебе говорил, — зло прошипел он в ухо Максиму.

Но Женька Ребезова об руку с Лидой уже стояла перед ним.

— Здрасьте! — закричала Женька так, словно Михаил был совершенно глухой. — А мы тут все истосковались без вас, измучились, разу топнуть ножкой было не с кем. Гоша, дай немножко «Иркутяночку»!

И рассыпала частую дробь звонкими каблучками, пятясь, пошла к центру круга, который моментально образовался возле нее.

Ни Михаил, ни Максим танцевать вальсы, фокстроты и разные полечки, можно сказать, совсем не умели. В школе раздельного обучения уменье танцевать считалось среди мальчишек чуть ли не позорным. В армии вечера с танцами бывали большой редкостью, и Михаил всегда кривил губы: «Шмыгать пятками? Казенную обувь драть? Нет, брат Макся, она и в походах нам пригодится». Но пляска, лихая солдатская пляска их сердцам была дороже казенной обуви. И тот и другой любили «ударить». Кстати сказать, Максим, как правило, переплясывал Михаила, побивал удивительным разнообразием «колен» и «выходок». Он, словно инженер-изобретатель, месяцами вынашивал и обдумывал конструкции своих новых коленец. И чтобы после блеснуть на народе, тоже по целым неделям и месяцам, в тихих уголках, в одиночку, тщательно отрабатывал каждое движение. Михаилу он не раз предлагал сотрудничество, но тот неизменно отказывался: «Это, брат, не цирк. У тебя, Макся, нос картошкой округлился, а у меня он редькой вытянулся. Станем плясать с тобой совсем одинаково — только по носам и различать нас будут».

Женька Ребезова секла пол каблуками, покачивалась словно на ветру, лучисто смеясь большими серыми глазами, тихонько и обжигающе повторяла: «Ну? Ну?», а Михаил все стоял и не мог решиться — принять ли ему вызов девушки, которая только и ищет, где и как бы его осмеять, или презрительно отвернуться, сделать вид: «С вами я не желаю». Он знал, что Ребезова пляшет здорово. Сбить ей спесь! Но вдруг, наоборот, Женька его перепляшет? Сраму не оберешься!.. Искусство свое Михаил на Читаутском рейде пока еще никому не показывал, силами ни с кем не мерялся.