Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

— Ты не слушаешь? — обиделась Лида.

— Почему? Нет, я слушаю, — сказала Феня. — Ты говоришь, он заносчивый?

— Кто?!

Из-за плеча у Фени высунулся Максим, и Лида страшно сконфузилась, покраснела. Она было чуть не отчитала подругу резко и безжалостно за то, что та совсем не вслушивалась в ее рассказ о таком парне… А он — ведь надо же! — стоял где-то рядом. Вот было бы! Лида сразу точно растаяла, исчезла в кругу девчат.

— Добрый вечер, Фенечка, — сказал Максим. — К вам тут никак и не проберешься. Как ваше здоровье? Хорошее? Замечательно! Вон там в «ремешки» играть собираются. Пойдемте?

— Не люблю в «ремешки», — сказала Феня. — Грубая игра. Парни бьют очень больно.

— А я не дам, — горячо сказал Максим.

Он чувствовал себя героем, был убежден, не помешай ему Цагеридзе — и он заставил бы Женьку Ребезову признаться: все, не могу больше, выдохлась. Ну ничего! Если она этого сейчас не сказала — скажет в другой раз. Теперь он знает свою силу. Максим видел, как сразу внимательнее стали к нему все девчата. Да и парни очень уважительно заговорили: «Молодец!» Вон чем, ногами, оказывается, легче всего славу себе заработать.

— Не дам, — повторил Максим и затащил Феню в круг, где Виктор Мурашев уже расхаживал, помахивая широким кожаным ремнем и приглядываясь к девушкам: какой бы из них врезать покрепче.

Максим добросовестно выполнял свое обещание. Насколько это возможно в такой игре, как «ремешки», он старался быть поближе к Фене и даже один раз, когда удар был явно предназначен ей, сумел очень ловко подставить свою спину. Впрочем, девушку все берегли. Или не трогали вовсе, или только слегка касались ремнем. Она, как и Максим, была героем вечера. Но если Максиму это льстило, то Феня, наоборот, сердилась. Ну почему? С какой стати? Что она по глупости своей замерзала в лесу да недомерзла? Или что все лицо у нее до сих пор еще в красных пятнах? Не надо ее жалеть! Не хочет она. Ей это просто неприятно.

Михаил, когда черед «голить» выпадал ему, пробегал мимо, словно бы вовсе не замечая Фени. Он все время охотился только за Женькой Ребезовой. И без успеха. Девушка всякий раз с невероятной быстротой увертывалась от занесенного над нею ремня. Но самому Михаилу однажды влепила так, что он аж зубами скрежетнул от боли, а все играющие дружно захохотали.

Настроение у Михаила испортилось совершенно. И хотя он пришел сюда вообще-то по своей доброй воле, покуражившись дома только для виду, теперь он злился на Максима уже всерьез: и за то, что тот позвал его на этот дурацкий вечер; и за то, что выскочил вместо него, ответил на Женькин вызов, когда Михаил и сам уже готов был это сделать; и за то, что Максим все время вертится возле Фени; и за то, что «Федосья» первая не подошла к нему, будто и не он тащил ее на своем горбу по черной морозной тайге; и за то, наконец, что Ребезова оказалась в беге по кругу куда проворнее, чем он сам.

А игра между тем продолжалась, азарт все нарастал, и беззаботный смех уже все чаще обрывался жалобными девичьими вскриками, особенно когда по кругу с ремнем в руке носился Виктор Мурашев.

— Жестокая забава, товарищ председатель месткома, — сказал Цагеридзе Баженовой. — Да, откровенно говоря, неприятно даже смотреть. Некультурная игра. А сейчас это больше походит на джигитовку с рубкой лозы. Я не уверен, что только лишь танцы да танцы и есть самое лучшее, но во время танцев хоть не плачут. Почему в месткоме не продумают, каким образом можно бы интереснее проводить вечера?

— А это, по-видимому, ненамного легче, чем начальнику рейда придумать, как нам спасти замороженный лес, — не поворачивая к нему головы, отозвалась Баженова.

— Ага! — сказал Цагеридзе. — Понимаю. Джигитовка с рубкой лозы началась и здесь. Я уже не могу быть джигитом, но не хочу быть и лозой. Даже под вашей саблей.

Он захлопал в ладоши, что означало — пора кончать игру в «ремешки», надоело. И сразу девчата его поддержали, тоже захлопали, дружно и горячо.

— Танцы! Танцы! — выкрикнула Лида. — Гоша, давай! Отдохнул? Танго!

— К свиньям, — перебил ее Павел Болотников. — Гошка, снова жги «Иркутянку». Ребезова с Максимом недоплясала.

— Нет, если можно, — сказал Цагеридзе, — если можно, я прошу сперва сыграть вальс.

Ему хотелось войти, по-юношески влиться в общее веселье, войти не зрителем, не наблюдающим, а ловким, озороватым заводилой. И еще: хотелось проверить как следует свой новый протез, к которому он постепенно все же привык. Настолько привык, что в последние дни перестал брать с собой даже палку. Костыль он вообще вынес в сени: «Пусть стоит здесь. И только на случай, если сломаю здоровую ногу».

Гоша несколько раз пробежался по клавишам, пробуя то один, то другой, и наконец тихо, медленно заиграл «Амурские волны». Цагеридзе вышел на середину, постоял в недоумении и протянул руки вперед.

— Почему я оказался первым? И вообще совершенно один? Разве вальс — это плохо?

Он помолчал выжидая.

Все как-то переминались.

— Могу я выбрать девушку? — заговорил он снова. — Или меня девушки выберут сами?

В эти слова, сказанные легко и шутливо, он хотел вложить самый простой, безобидный смысл: «Я не знаю, гожусь ли я в кавалеры?» Но девушки этого не поняли. Для них слова Цагеридзе прозвучали грубее: «Кто хочет покружиться с начальником?» И Цагеридзе по-прежнему стоял один, Гоша прилежно играл «Амурские волны», а девушки перешептывались и отодвигались к стене все дальше и дальше. Прошла тяжелая минута. Другая…

— Очень точный ответ, — сказал Цагеридзе, поворачиваясь, чтобы уйти. Я всегда преувеличиваю свои возможности.

И было это на грани между его обычной шутливостью и живой человеческой обидой.

Вдруг возле него оказалась Баженова. Молча положила руку ему на плечо, и они закружились. Сразу составились многочисленные пары, зашаркали ногами по некрашеному полу. Стало тесно. Цагеридзе все время запинался, сбивался с такта, морщась от внезапно возникающей боли в ноге, налетал спиной на соседние пары и не столько вел Баженову, сколько сам опирался на нее. Так он сделал пять-шесть кругов и остановился.

Баженова смотрела на него встревоженно.

— Спасибо, Мария, — сказал Цагеридзе. — Оказывается, я совсем не Мересьев. О вас я тоже кое-что узнал дополнительно. Еще раз: большое спасибо. Веселитесь. А мне правильнее будет пойти домой.

— Нога? Ну зачем вы так? — с тихим укором спросила Баженова. — Может быть, вас проводить?

— Если бы вы не сказали «проводить», я бы ответил: «нога». Но теперь я говорю: докладная записка. Не провожайте.

Он сжал ей руку чуть выше кисти и потихоньку стал пробираться к выходу.

Правда заключалась в том, что нога действительно не очень-то была послушной. Цагеридзе казалось, что вот-вот он зацепится за какую-нибудь неровность пола и смешно повалится вместе с Баженовой. Да и побольнее это было, чем во время ходьбы. Вторую правду он тоже назвал. Незаконченная и неотправленная в трест докладная записка не давала покоя, и главным образом потому, что он не знал, как ее закончить. А не в его характере было отдаваться на волю волн. Третью правду Цагеридзе спрятал в словах «не провожайте», которые казались вроде бы и совершенно ясными — «я чувствую себя великолепно и дойду сам», а на деле таили иное: «Не нужно, Мария, чтобы о вас лишнее говорили». И эта третья правда была, пожалуй, самой главной, заставившей Цагеридзе одного и незаметно оставить красный уголок.